Басов поправил завернувшееся полотнище старого флага и отошел прочь. Лицо его горело, но на душе было спокойно. Он поглядывал на часы, соображая, не пора ли телеграфировать в порт о приходе, прислушивался к журчанию воды, – забыли-таки закрыть кран на спардеке?
Потом он встретил Котельникова, и тот повел его к фонарю, таинственно улыбаясь.
– А у меня штучка есть одна, – сказал он, пряча за спиной руку. – Хорошая штучка. Показать?
Он протянул Басову листок бумаги, исписанный четким косым почерком, и Басов прочел при свете фонаря:
«Помочь «Узбекистану» не можем из-за сильного ветра и искр. Вышлите спасательное судно. "Дербент". Кутасов».
– Это первый помощник писал? – догадался Басов. – Откуда у тебя телеграмма?
– Да очень просто! Пока Мустафа сиреной шумел, Касацкий написал этот документик и сунул Володьке, чтобы тот отправил по радио. А Володька, натурально, не отправил и сейчас хотел в гальюн захватить, да я у него отобрал. Это же клад! Ну, давай. На суде сгодится. – Котельников аккуратно сложил листок. – Теперь уж они не отвертятся. Угрызем паразитов! Сколько лет им припаяют, как ты думаешь?
– Не знаю, – сказал Басов. – Я не юрист. Жалко все-таки старика, – добавил он брезгливо.
– Кого?
– Старика, говорю, жалко, капитана. В сущности, он очень несчастен...
Котельников перестал улыбаться.
– Жалко? Ай-ай! Но что ж теперь делать? Может быть, покрывать их будем, а? Как твое мнение?
– Ты меня не понял, – смутился Басов. – Покрывать? Я только сказал про старика, что он жалок и...
– Жалок, говоришь? Ай-ай! А это что там лежит, ты видел? – вдруг крикнул Котельников, ткнув пальцем в сторону канатного погреба. – Кабы не твой старик, эти головешки были бы людьми. Слушай-ка, если ты вздумаешь его покрывать...
– Да у меня и в мыслях не было, – поспешно оправдывался Басов. – Просто я сморозил глупость.
– Уж такую глупость! Хорошо, что мы одни. Ребята сейчас сердитые... Слышь-ка, а мальчонка-радист у меня на койке спит. Его Мустафа привез. Целехонек, только волосы немного опалило. Сначала все хныкал – танкера ему жалко и записные книжки сгорели. Там, говорит, много интересного было. А теперь умучился, спит. Худенький, руки как стебелечки, ты бы посмотрел!
Небо на востоке быстро светлело. Из-за моря выступали горы, похожие на стаю облаков, и за ними клубились облака, похожие на снеговые горы. Показался краешек солнца, и гребни волн жемчужно порозовели.
Необходимость
Дождавшись смены, Белецкая торопливо, молча оделась. Ей хотелось теперь только одного – уйти незаметно, чтобы избежать расспросов сослуживцев. Но Лиза Звонникова ходила вокруг и плаксиво тянула:
– Да что же ты молчишь, Му-усь-ка? Это же что-то невероятное. Ну, Му-сенька, милая, золотая, расскажи.
– Голова болит, – скороговоркой отвечала Муся, натягивая берет и глядясь в оконное стекло. – Это такая жуть, что вспоминать неохота. Тебе Тарумов расскажет.
Она пошла к двери, но Лиза догнала ее и всплеснула руками.
– Муся, да ведь там же Сашка. Что же с ним-то? Муся, милая...
– Ты только сейчас вспомнила? – злобно прорвалась Муся. – Не знаю я ничего. Оставь меня.
Она выскочила на крыльцо и сбежала по ступенькам. За белыми домами вставало солнце, со стороны пекарен ветер доносил запах горячего хлеба. Люди бежали к трамвайной остановке, торопливо взбирались на подножки вагонов, и лица у них были совсем обыкновенные, озабоченные, немного помятые после сна.
В трамвае, усевшись между толстой старухой, сосавшей леденцы, и черным человеком в папахе, Муся почувствовала себя очень одинокой.
«Сейчас они подходят к Махачкале, – думала она. – Саша стоит на палубе и смотрит на берег... Впрочем, зачем ему смотреть на берег? Вероятно, спит себе спокойно в каюте. Он всегда спокоен, доволен своим положением, а я мучаюсь неизвестно отчего. Ну, да хватит думать об этом... А вдруг он обожжен и лежит вместе с другими обожженными?»
Мусе представились белые койки и на них неподвижные фигуры, закрытые простынями. Она вздрогнула и испуганно оглянулась. Толстуха грызла леденец, сонно глядя перед собой, щеки ее тряслись от толчков трамвая. Человек в папахе собирался выходить и поглядывал в окно.
«Сколько времени мы не виделись, – думала Муся, – май, июнь, июль... – она быстро загибала пальцы, шевеля губами, – август, сентябрь, октябрь... с половиной... Он не давал знать о себе, он выкинул меня из головы, вот и все. Ну и черт с ним, даже лучше! Ах, скорее бы домой».