— Не митингуй, — засмеялся Емчинов, — угодишь в канаву!
Он помолчал, сделал строгое лицо и добавил:
— Разумеется, все это я говорил в личном плане, а не общественном.
Промелькнули насосы-качалки, кивающие коромыслами наподобие гигантских журавлей. Простучал под колесами деревянный мостик. Взвился пестрый шлагбаум. На путях мотался зеленый хвост уходящего поезда; над ним повис смоляной султан дыма, колеблемый ветром. За путями высилось здание треста «Рамбеконефть», прокопченное дымом паровозов, с ржавой крышей и железными флюгерами.
— В семь совещание, — напомнил Емчинов, распахивая дверцу автомобиля. — Смотри, не забудь.
На строительной площадке нового глинозавода шофер грузовой машины поссорился с землекопом. Они сошлись вплотную, грудь в грудь, и уже не ругались, а только меряли друг друга глазами. Ни один не решался первым ударить, но готовился ответить на удар. Кругом столпились сезонники и бестолково галдели. Анна Львовна прибежала как раз вовремя, чтобы предупредить драку.
— Эй, стыд какой! — крикнула она звонко. — Петухи индийские!
Они обернулись, вдвойне озадаченные тем, что перед ними была женщина и эта женщина была инженером и их начальником.
— Где десятник? — кричала Анна Львовна. — У тебя на площадке базар, а ты семечки лущишь. Хорош!
— На минутку только отвернулся, — оправдывался десятник. — Ну, скажи на милость!
Пожилой бородатый десятник виновато кряхтел и прятал медвежьи глазки. А шофер, бледный от волнения, рассказывал, что он привез пятьдесят лопат, но, пока выгружал, их оказалось сорок восемь.
— Говорил — не хватай, ребята, дай сосчитать, я ведь отвечаю за груз. А они обступили, рвут из рук. Я один, а их вон сколько!
— Припрятал где-нибудь по дороге, — угрюмо сказал десятник. — Все видели: сорок восемь!
Землекопы работали на площадке целую неделю, а шофера Анна Львовна видела впервые. Но именно потому, что она знала землекопов и их десятника, она решила, что шофер прав. Эти сезонники, приехавшие из Тихорецкой, держались дружно и постоянно что-нибудь требовали: то новые лопаты, то спецодежду. А сегодня Анна Львовна нашла в карьерах литровую бутылку из-под водки, жестянки и кожуру чеснока.
— Не уезжайте, — сказала она шоферу, — мы это выясним.
Она ходила по площадке, заглядывала в ямы между штабелями бревен и досок. Десятник ходил за ней следом, дышал чесноком и бормотал:
— Не должно быть, чтобы наши польстились. Это шофер спрокудил. Он и есть. Ты ему острастку дай, запиши его номер, чтобы не шалил.
Лопаты нашлись под тачкой, опрокинутой вверх дном на куче песка. Лезвия их были темные, с пятнами ржавчины и свежими клеймами. Десятник крякнул и смущенно крутил кудлатой головой:
— Ну, скажи на милость!
— Извинись перед шофером за всю бригаду, — спокойно сказала Анна Львовна. — А виновного я найду и отдам под суд. Пусть знает.
Но в глубине души она не была спокойна. Эти люди, завербованные на сезонные работы, часто перебрасывались с одной стройки на другую. Каждый временный хозяин заботился о том, чтобы они были сыты и устроены, но никто не знал, как они отдыхают, о чем думают, чему учатся на стройке. Сезонники чувствовали себя на промыслах чужими. Они и вели себя, как чужие, — замыкались в своем кругу, старались добыть спецодежду, сорвать сверхурочные. Трудно было подчинить их дисциплине, еще труднее — убедить в ее необходимости. И, однако, это были веселые, живые люди, они с любопытством рассматривали вышки, заглядывали в окна компрессорных станций и мастерских. Многие из них поступали чернорабочими и оставались на промыслах.
«Договориться в парткоме о политбеседах, — думала Анна Львовна. — Промысловый комитет обещал газеты и радио. Надо им напомнить».
Она взглянула на часы. Десятник топтался на месте и вздыхал. Под мышкой он держал злополучные лопаты.
— Позвони-ка в промысловый комитет, — сказала ему Анна Львовна, — надо напомнить им насчет радио. Только сначала покончи с этой дрянью, как мы договорились.
Дорога, ведущая от строительной площадки в трест, проходила вдоль границы нового промысла и пересекала ручей. Он едва сочился между камнями. Берег его был изрезан глубокими следами автомобильных шин. Анна Львовна приостановилась, посмотрела вокруг. За шесть лет это место стало неузнаваемым. На месте прежнего болота громоздились стальные вышки, напоминавшие гигантские штативы фотографа. Под ними скрежетали шестерни и монотонно, по-журавлиному, кланялись коромысла качалок. Изрытая земля зияла красноватым мясом котлованов и была пересечена обнаженными венами нефтяных труб. В черных прудах, подернутых пленкой нефти, масляным пятном колыхалось расплавленное солнце.