При виде мальчугана и разбросанной вокруг детской одежды — лифчика, штанишек и башмачков величиной с дубовый листик — у нее потеплело на душе.
— Не беспокойся, — ответила Варвара, ловко подхватывая на руки ребенка. — Он у нас балованный. Это нас батька избаловал. Вот какой батька у нас! Эх, батька какой вредный! Спасибо, милая!
Ребенок был полный, широкогрудый, с перевязочками под коленями, в локтях и на запястьях. Спутанные волосы, высыхая, топорщились вихрами; мать приглаживала их ладонью, а мальчик мотал головой, смотрел вверх, на электрическую лампочку, затянутую паутиной, и в глазах его вспыхивали искорки.
— Девка растет у меня, так той и не слышно, — рассказывала Варвара. — Наделала ей кукленков из тряпок, вот она и занимается. А малый — как вьюн. Давеча скатерть со стола стянул, спасибо, чайник с кипятком я подхватила. Отец его Чуркиным прозвал. Чуркин и есть.
— Возни с ними много, — сказала Анна Львовна, стараясь подавить бродившее в ней завистливое чувство. — Своей-то жизни разве не жаль?
— Как не жаль! А все с ними словно бы лучше. Они, милая, как солнце. С ними жарко, а без них как будто холодно.
Анна Львовна вышла на улицу, запахнула на груди пуховый платок и скрепя сердце додумала мысль, которую оборвала в бане: «Я здоровая и ничего не боюсь, а детей у меня почему-то нет. Оттого и приходит в голову всякая блажь».
Новый год начался морозами. Ледяной ветер дул с ровной силой, точно из сопла гигантской воздуходувки, прибивал к земле сухую траву, вызванивал в проводах и гнал по солончакам темные пятна ряби. С севера наползли груды желтоватых облаков и закрыли небо. Земля на дорогах стала твердой и ломкой, как стекло. Ночью электрические огни светили мутно в облаках пыли, а днем запыленные стекла едва пропускали свет.
Круглые сутки гудели газовые печи в помещениях треста, трещали телефоны, оглушительно хлопали двери. Усталые, измученные люди трогали, обжигаясь, чугунные колонки печей, сплевывали хрустящую пыль, ругались. С промыслов доходили неутешительные сведения. С наступлением морозов все как-то разладилось в Рамбекове, обнаружилась неподготовленность промыслов к зиме. Нельзя сказать, чтобы здесь не ждали морозов, наоборот, о них часто упоминали в приказах и инструкциях, в которых на этот случай строго-настрого предписывалось делать то-то и то-то, а избегать того-то. Но в эти дни инструкции помогали плохо. Насосы не успевали прокачивать загустевшую нефть, хранилища были переполнены, и создавалась угроза прорыва амбаров и утечки нефти в озеро. От мороза лопнула газовая магистраль, поэтому в котельной пришлось выпустить пар и погасить топки.
Ночью в конторе хранения дежурил техник Алексей Петин. От усталости его клонило ко сну; казалось, что в глаза попал мелкий колючий песок, а челюсти склеены чем-то вязким. По временам он снимал телефонную трубку и кричал неестественным, хриплым басом:
— Котельная! Скоро ли поднимете пар? Режете нас, котельная! — Сплевывал в сердцах на пол и говорил обыкновенным, усталым голосом: — Бестолочь анафемская. Поди добейся! — И опять: — Котельная!..
Над столом висела большая, очень яркая лампа без абажура, должно быть ввинченная сюда впопыхах. От нее тянуло жаром, словно от печки. Алеша попробовал закрыть лампу газетой. В комнате запахло гарью, газета потемнела и задымилась. Надвинув на глаза кепку, Алеша выругался: «Восемьсот свечей ввинтили, ну, точно на смех!»
И в самом деле, все в тот день делалось на промыслах точно на смех — нелепо, неосмотрительно: автобусы опаздывали, телефонистки путали абонентов, котлы бездействовали. А ветер все ревел, как клаксон пожарной машины, и бросал в окна уже не пыль, а мелкий песок и ракушки. Алеша бодрился, но в глубине души чувствовал беспокойство. Из головы не выходили слова Шеина: «По морозу нефть вязкая. Как бы не подкачала твоя соль, Алексей!»
Пожилая сонная масленщица переобувалась, сидя на табурете. Она делала это нарочито медленно — уж очень ей не хотелось выходить из теплой дежурки на мороз и ветер.
— Возьмете пробу из среднего крана, — учил ее Алеша. — Будьте осторожнее на лестнице, там скользко. И, пожалуйста, не перепутайте краны.
Он помолчал и спросил по-детски доверчиво, сам стыдясь своей тревоги:
— Как вы думаете, очистится сегодня? Ведь мороз...
— Почему не очистится! — отвечала женщина, распуская концы платка и опять стягивая их привычным жестом. — Второй месяц работаем солью. Дело богатое.
Оставшись один, Алеша задумался. В мозгу замелькали цифры — секунды, тонны, ёмкость цистерн. Черт знает, к чему может привести эта история с паром! Приходится идти на риск только потому, что другие натворили глупостей. А ведь дело началось так славно! Управляющий Емчинов оказался прекрасным парнем, таким веселым и обаятельно простым! (Алеша даже увлекся им немного, как в детстве увлекался пионервожатым, а потом — голкипером городской сборной.) Инженеры наперебой хвалили Алешу, обещали ему свою помощь и говорили между собой о том, что настоящая техническая мысль рождается не в кабинете, а в цехе. На совещании было много споров и смешных положений, а тем временем курьерши разносили чай с пышными сдобными булочками, и Алеша под шумок выпил два стакана. На нем был новый костюм и палевый галстук, и инженеры обращались к нему приветливо, с улыбкой. Они точно угощались Алешей и преподносили его друг другу, как новое лакомое блюдо.