— Да ну, брось, — сказала масленщица, — известное дело, начальство.
Если бы Алешу спросили впоследствии, как он провел остаток ночи, он, вероятно, не смог бы ответить. Все, что происходило вокруг него, и все, что делал он сам, походило на дурной сон. Телефонный аппарат превратился в злое, коварное существо — он назойливо стрекотал и грубо кричал на Алешу разными голосами. Он требовал, чтобы Алеша поскорее освободил амбары; чтобы он замолчал и не пускался в объяснения; чтобы он не молчал, как истукан, а немедленно дал объяснения. Потом телефон затих. Алеша стучал рычагом и орал в трубку дрожащим, осипшим голосом: «Котельная... надо поднять пар... немедленно поднимите пар!..» В ответ доносился гул проводов, щелчки разрядов и невнятные голоса. Оп бросил трубку и стоял, повернувшись лицом к стене, ковыряя ногтем черный сучок... Он не заметил, как окрасились окна рассветной мутью и потускнела лампа, как бы истощив свой ослепительный свет. Кто-то входил в комнату. Алеша слышал, как скрипели половицы. Кто-то коснулся его плеча, он обернулся.
— Сдайте журнал сменному, — сказал дежурный по тресту, — и пройдем в контору. Надо составить протокол.
Здесь были Шутков, начальник конторы и старшая лаборантка. Они тихо разговаривали между собой, как будто Алеши и не было в комнате. Сменный техник молча принял у него журнал.
На дворе стояли рабочие и смотрели на Алешу, точно видели его в первый раз. Ему захотелось рассказать им о своем горе.
— Инженеры знали, что во время морозов может понадобиться пар, — сказал Алеша. — Они все опытные, они знают побольше меня. Почему мне не помогли?
— Давайте поторопимся, — сказал дежурный.
Повернув голову навстречу ветру, Алеша ощутил колющую влагу на щеках и понял, что плачет.
По промыслам ходили смутные слухи. Говорили, будто уволенный техник конторы перекачки вовсе не техник, а матерый кулак, проникший в аппарат треста, чтобы свести счеты с советской властью; будто он имел в России до революции пятистенный дом, крупорушку и поболее десятка голов скота, а сына его еще раньше осудили за какое-то злодейство.
Другие утверждали, что Алексей Петин никогда не имел ни крупорушки, ни скота, ни сына, а до революции и не существовал вовсе. Что отец Алексея, правда, был когда-то незаконно раскулачен, но уже давно восстановлен в правах и теперь работает плотником в соседнем районе.
И те, и другие ничего толком не знали. Рамбековские промысла велики и разбросаны по району. Услышишь на острове одно, а в буровых партиях, в степи, говорят совсем другое.
Весь день Анна Львовна чувствовала себя плохо: кружилась голова, и тошнота подступала к горлу. Накануне Григорий уговорил ее выпить касторового масла, и теперь она ничем не могла перебить тошнотворный сладковатый вкус лекарства.
Утром она без конца препиралась с диспетчерами гаража, которые перепутали маршруты грузовиков, и ей казалось, что тошноту и недомогание вызывают эти люди, равнодушные голоса которых напоминали механическое кваканье граммофонных пластинок.
Потом она просматривала чертежи и нашла, что бункеры и транспортеры расположены неудачно, а подступы к ним затруднены. Она сама руководила проектной группой, и пока чертежи были приколоты к доскам, ей казалось, что она продумала и предусмотрела каждую мелочь. Но здесь, на строительной площадке, все выглядело иначе. Она разворачивала одну за другой пестрые шуршащие кальки, местами красиво заштрихованные, испещренные тонкими или жирными линиями. Теперь Анна Львовна знала, как можно сделать лучше, проще, дешевле, но уже не могла исправить всех ошибок— проект был утвержден, сметы лежали в банке, и многие работы подходили к концу. Она только вносила мелкие исправления, пачкала карандашом нарядные кальки и от недовольства собой, от досады на себя ощущала тошноту и недомогание.
«Я взялась за дело, о котором знала только по иностранным журналам, — обвиняла она себя, — теперь я кое-что знаю, и это знание я приобрела ценой ошибок. В сущности, я обманываю государство. Но ведь я и взялась за это дело потому, что никто не брался, — возражала она самой себе. — Наши инженеры не знают, как строятся такие заводы, и, возможно, другой на моем месте допустил бы еще больше ошибок. Значит, все-таки хорошо, что я пошла на риск и взялась за новое дело».
В соседнем помещении за перегородкой отдыхали сезонные рабочие. Они сидели на чурках, которые подобрали на площадке, макали хлеб в жестяные кружки с кипятком, медленно жевали. Сквозь крупные щели в перегородке Анна Львовна видела то лоб, то подбородок, чью-то смуглую руку, сжимающую кусок хлеба, чьи-то блестящие глаза. Она слышала каждое слово.