– Понятно. Тебе сегодня не гулять, – усмехнулся Володя, – ты сейчас похож на людоеда с детской картинки. А как зовут ее… твоего человека?
Он принял у Гусейна листок и сдвинул на затылок фуражку.
– Я ей скажу, что ты не в духе. Может быть, она со мной пройдется, как знать!
– Да ты не нахамишь, Володька? – спросил Гусейн, с сомнением оглядывая посланца. – Душу выну, смотри!
Перед приходом была послана телеграмма о подготовке к стахановскому рейсу. Оповещены были рабочие пристани и персонал насосной станции. Станция работала исправно, груз подавался под полным напором, шланги звенели, высокий корпус «Дербента» медленно погружался в воду.
Со штурманского мостика следили за погрузкой капитан и помощники. Евгения Степановича захватила горячая, немного торжественная суета подготовки. В море он перечитал последние номера газет, и перед ним был образ Стаханова в ореоле молниеносной славы. Но Евгений Степанович все боялся чего-то. Страх приходил внезапно, как бы врасплох, хватая за сердце. Слишком много нового делалось на судне, и это новое противоречило его склонности к обжитому, привычному укладу.
На собрании его уговорили идти проливом, и он согласился, потому что риск казался ему небольшим, а кругом рассуждали о смелой рационализации Стаханова. Но, поднявшись на мостик, он вспомнил аварийный случай с «Кавказом», севшим на мель у Бирючьей Косы, и уверенность его исчезла. По палубе тащили ржавые цепи и бухты тросов, из кладовых машинного отделения выносили тяжелые цилиндрические предметы, назначение которых было известно механику. Пока Басов стоял на палубе и торопил рабочих, Евгений Степанович спокойно прикидывал в уме, сколько может весить вся эта масса тяжестей. Но механик скрылся в машинном отделении, и тогда Евгений Степанович внезапно ощутил беспокойство, – все-таки никто так не делал до сих пор. А вдруг запасные части понадобятся в море или не хватит топлива во время шторма!
Евгений Степанович охотно поговорил бы с первым помощником, он даже заговаривал с ним несколько раз, но Касацкий отвечал односложно и, видимо, был чем-то удручен. Лицо его побледнело, явственно обозначилась старческая одутловатость щек, которой раньше не замечал Евгений Степанович. К тому же от Касацкого пахло водкой и глаза его мрачно, нехорошо блестели.
– Что с вами? – шепнул Евгений Степанович, когда они на минуту остались одни. – У вас больной вид. Случилось что-нибудь?
– Голова болит…
– Всё рюмочки. Бросили бы вы, ей-бегу!
– Отстаньте… В кино мне, что ли, бегать прикажете? Слушайте… Все они там очень молоды. Или мне это так кажется? Я говорю о тех, на палубе.
– Не так уж молоды. Басову лет тридцать. Вот он стоит.
– Нет, он мальчишка… Способный мальчишка, и только!
– Не понимаю.
– И не надо вам понимать. Вы – старик.
– Вам бы прилечь… Что с вами?
– Пустяки. Смотрите на Алявдина.
Второй помощник взбежал на мостик и остановился, переводя дух. Он посмотрел на часы и счастливо улыбнулся.
– Семь тысяч тонн взяли за три часа, – сообщил он, сияя. – Здорово, Евгений Степанович! Никогда так не работала пристань. Я сбегал в насосную, поблагодарить хотел, а они смеются. «Мы, – говорят, – на стахановцев сегодня работаем. Покажите себя в море, вот и вся благодарность». Однако нам пора оттянуться в глубину, эта пристань мелкая, Евгений Степанович.
– Что же, давайте оттянемся, – согласился капитан, – как вы думаете, Олег Сергеевич?
– Не знаю… Вам видней.
– Оттягиваться, – решил капитан, внезапно повеселев, – подите, голубчик, оттянитесь шпилем метров на десять. Так вы. говорите, все идет хорошо?
– Отменно хорошо, Евгений Степанович!
На пристани рабочие поднимали шланги. Оттянутые в сторону, они повисли над причалом, роняя черные струйки мазута. Загремели шпилевые электромоторы «Дербента». Судно медленно скользило вдоль пристани в глубину и остановилось. Теперь поставили только один шланг для налива последней тысячи тонн груза. Стемнело. На палубу вылез Гусейн и присел на ступеньку трапа. Он мурлыкал тихонько, вытирая тряпкой лицо и голую грудь, ловя ноздрями свежий морской ветер. По сходням прошли матросы, вернувшиеся из города. Среди них был Володя Макаров. Он подошел к Гусейну, откозырял и щелкнул каблуками.
– Задание выполнено, – сказал он шутливо, – приказали кланяться. С большой любовью изволили отзываться о вашей особе. Я даже прослезился.
– Брось паясничать, – нахмурился Гусейн. – Что она сказала?
– Нет, правда. Видно, она крепко ждала тебя, потому что, когда я сказал, что ты занят, у нее голосок оборвался. Интересно, какая она?
– Не твоего ума дело… Ах, черт… Вот горе, Володька!
– Какое же горе? Я ей сказал, что мы выходим в стахановский рейс, она стала расспрашивать и будто повеселела. Кажется, ей понравился мой голос, между прочим. В конце концов меня выгнали из телефонной будки. Славная девчонка!
– Много ты понимаешь…
Рабочие на пристани закрыли задвижку трубопровода и взялись за цепи подъемного механизма шланга. Погрузка кончилась. Оглушительно грянул металлический голос «Дербента», и в нем мгновенно утонули все звуки. Потом рев оборвался, и издалека откликнулось эхо коротким басистым лаем.
– Погрузку закончили за три часа семнадцать минут, – сказал Володя, взглянув на ручные часы. – Молодцы пристанские! Так быстро мы еще никогда не наливались. Теперь только давайте узлы, товарищи мотористы.
Гусейн вскочил и потянулся, весело улыбаясь:.
– Сейчас исправили топливный насос. Дадим в пути узлов тринадцать, не меньше. Довольно тебе? Эх, и побежим мы сегодня, Володька! Славно побежим!
4
Около полуночи штурман Касацкий вышел из каюты. Преувеличенно твердо ступая по влажному настилу, он прошелся вдоль спардека и прислонился к шлюпбалке, подняв вверх острый подбородок.
На краю неба, в сизых облаках, блестел язычок молодого месяца. Дрожащее зарево портовых огней утопало в море.
Касацкий ахнул, позевывая, передернул плечами и пошел, четко выбивая каблуками, мимо вахтенного, посторонившегося при его приближении, по трапу на мостик, мимо рубки, вниз, – и вот опять та же шлюп-балка, изогнутая в виде вопросительного знака, с блоком на конце, мокрый брезент, осыпанный блестками месяца, огни на клотиках мачт, огни на краю моря.
– Домзак! – громко сказал Касацкий, вздрагивая от звука собственного голоса. – Прогулка окончена. Не угодно ли обратно в каюту, Олег Сергеевич?
В коридоре под потолком горели матово-пыльные лампы, белели дощечки на дверях. Внизу звякнуло. Из каюты Алявдина сладко в тишине заныл патефон. Штурман качнулся на каблуках и загремел связкой ключей.
– Танцуете? – пробормотал он сквозь зубы. – Танцуйте, кретины! А все-таки вы в домзаке…
Он вернулся к вахтенному.
– Хрулев?
Матрос вытянулся, смутно вырисовываясь в темноте.
– Подойди ближе. Ну, как у вас там дела? – спросил Касацкий, зевая. – Скучно, брат.
– Оно конечно. Ночная вахта – собака.
Хрулев переминался с ноги на ногу, стараясь разглядеть лицо штурмана.
– Ну, как, ты доволен работой? – небрежно спрашивал Касацкий. – У нас перемены большие – премиальные получаем. Ты рад?
– Конечно рад, а то как же…
– Значит, доволен?..
– Да ведь как сказать…
В темноте лица их неопределенно белели, и голоса нащупывали друг друга осторожно.
– У нас ведь завелись знатные люди. Как это тебе нравится? Почитать газеты, так можно подумать, что один татарин Гусейн выполняет план, а другие – так себе, мусор.
– Это что и говорить. Страсть обидно…
– Уж тебе-то, брат, никогда не быть знатным. Фигура не та. Вот мальчишка-радист – другое дело.
– Ну, это еще посмотрим! Вчера у них двигатель зашалил. Освещение погасло… Я все замечаю.