— Как у вас там? — спрашивал Евгений Степанович.
— Все в порядке, но зыбь открывает винты. Надо бы убавить обороты.
— Вы думаете? Хорошо… Убавить обороты.
— Есть убавить обороты!
Басов ожидал отбоя, но после небольшого молчания трубка нерешительно:
— Постой-ка… Может быть, повременить?..
Тогда Басов бросил трубку на рычаг, подошел к щитам и повернул оба маховика. Задоров дремал, опустившись на корточки и покачиваясь во сне, как дервиш. Судно накренилось, и он свалился на бок. Поднялся, потирая ушибленное бедро, и сонно выругался. В машинном отделении парило сильнее обыкновенного или это только казалось Басову. Его неудержимо клонило ко сну. Была минута, когда он забылся, стоя у щита с открытыми глазами. Ему показалось, что он на берегу, у себя дома, и Муся положила ему руки на плечи и ласково, тихонько качает его: то притянет, то оттолкнет, и это было очень понятно, потому что она ведь сердилась на него за что-то. Теперь она не знает, что ему сказать, когда он так вдруг явился… Кто-то стучит, молотком по железной крыше и грузно чавкает, точно месит тесто, и Муся укоризненно качает головой. «Третья вахта, — говорит она сердито, — третья вахта, Саша… Так нельзя». Он вздрогнул и открыл глаза.
— Третья вахта, говорю, сменяется, — кричал Гусейн, улыбаясь, — а ты все стоишь. Уморишь себя, ну тебя к черту… А со мной происшествие было, слышь ты?
— Происшествие? — переспросил Басов, моргая глазами. — Ну-ну… А как там погода, не видно конца?
— Какое… одиннадцать баллов нагнало, — по радио сводку давали сейчас. Такая свистопляска! А со мной происшествие было… только ты ругаться будешь, я знаю!
Мустафа был горяч и весел. Фуражку его унесло волною, и он повязал голову платком, взятым у горничной Веры. Он рассказывал, как накрыло его волной на палубе, и делал большие глаза, чтобы вышло пострашнее, но видно было, что ему вовсе не страшно вспоминать об этом. Потом он посмотрел на приборы и отошел, чтобы проверить смазку двигателей и попробовать на ощупь отработанную воду. Некоторое время Басов, наблюдал за ним, стоя у щита, потом задремал. Муся снова вышла из темного угла, она приближалась. Нестерпимый жар шел от нее. Она опустила ресницы и склонила голову, словно стыдясь, что пришла к нему первая. Он испугался, как бы она не вернулась назад в темноту, и взял ее за руки. «Ты рад, что я с тобой? — спросила она. — Тогда я здесь останусь. Хочешь?» И. он подумал, что это есть то самое, чего он хочет от нее, и кивнул головой. Но она вдруг заплакала и сердито сказала; «В прошлом году сгорел нефтевоз «Партизан». Ты, коммунист, скажи-ка: вас послали в Красноводск, — разве это не преступление?» Он хотел ответить, но Муся уже не плакала, а тянула его за руку, и в глазах ее он увидел очень знакомое старческое выражение, тоскливое и жалобное, как у больной собаки. «По-моему, тебе лучше уйти отсюда», — сказал он, вырывая руку, и тотчас открыл глаза.
Перед ним стоял слесарь Якубов и протягивал ему тарелку с хлебом и котлетами. Басов взглянул на часы, — был час обеда, и он вдруг почувствовал, что очень голоден.
— Как это ты догадался? — сказал он смущенно, принимаясь за еду. — А я и сам не знал, что хочу есть. Вот так парень!
Якубов не уходил и смотрел, улыбаясь, как Басов ест, и глаза у него были преданные, добрые, немного насмешливые. Снаружи грохнуло мягко, словно ударили в бубен. Колыхнулись черные тени двигателей, и забулькала под стланью вода. Сверху посыпалось что-то, похожее на крупный дождь, и Якубов тревожно оглянулся. Но, видя, что Басов продолжает есть, тут же успокоился.
— Ну, спасибо, — сказал Басов, отдавая тарелку. — Что нового наверху?
— Все по-старому. Одиннадцать баллов, говорят.
Вода проникла в нижний коридор и в канатный погреб, где дверь не успели задраить. Палубные матросы с ног сбились. А Котельников все мается тошнотой. С лица позеленел и жалуется, что у него сердце зашлось. Принес я ему леденца пососать — не берет. Оно, конечно, кто как переносит, а я, например, ничего! По-моему, даже красиво. Очень замечательный шторм. Немного жутко, не без того. Чувствуешь, что ты букашка, тля…
— Жутко? — переспросил Басов, сонно улыбаясь. — Ну-ну… Ничего.