– Пожалуй, с опозданием прибудем, – высказал предположение Гусейн, – как ты думаешь, Степа?
– Выспался, милый. В Красноводск идем, а оттуда в Махачкалу. Никто нас теперь не обгонит.
– Вот так здорово! – изумился Гусейн. – А как же с соревнованием будет? Ведь «Агамали» по старой линии идет.
– Не беда. Мы по тонно-милям будем считать. Там разберемся…
Гусейн кивнул головой. В таком случае Красноводск так Красноводск! Он чувствовал себя прекрасно на ветру с открытой грудью. Хотелось поскорее увидеть, что случилось с мотором, но Котельников медлил. Лицо его вдруг позеленело, и он сделал движение ртом и шеей, как будто глотал застрявший в горле кусок. Он перевесился через перила и тяжело дышал.
– Они о утра все блюют, я замечаю, – хихикнул Хрулев. – Весь ихний харч ныне за борт пошел. Мо-ре-хо-ды!
Котельников плевал густой, тягучей слюной, охал и бормотал ругательства, Волосы его свесились и трепались по ветру.
– Иди! – крикнул он сердито Гусейну. – Ну, что ты стал? Ох!
На переходном мостике, ведущем на бак, столпились вахтенные матросы, и помощник Касацкий что-то объяснял им, показывая вниз, на грузовую палубу. Там Гусейн увидел злополучный электромотор, обнаженный и блестящий от воды. Эту переднюю часть палубы волны захлестывали не так сильно. Только изредка белая грива перекидывалась через борт, пузыристые потоки стремительно разливались по темному глянцевитому настилу, задерживаясь и вскипая у люков.
– Тут в два счета надо, – сердито кричал Касацкий, – поднести и накинуть брезент – раз! Натянуть и завязать бечевку – два! Были бы у меня сапоги, я бы вам показал. Да тут двоих довольно! Вот Фомушкин да Хрулев…
Запасный брезент лежал тут же на мостике, и в кольца его была продета бечева, Гусейн нагнулся и потянул его за край.
– О, богатырь пришел, – улыбнулся Касацкий, – сейчас он вам покажет, как надо работать!
Гусейн собрал брезент и расправил бечеву.
– Давайте попробую. Вот Хрулева еще возьму. Вдвоем и закроем.
– Вот-вот, – заспешил Касацкий и даже притронулся к брезенту, как бы намереваясь помочь, – я же говорю, пустяковое дело!
– Маловато двоих-то, – пробормотал Хрулев, тоскливо оглядываясь. – Еще бы одного…
– Десять! – захохотал Гусейн, – Да у тебя кила, что ли?
Они подтащили брезент к трапу, ведущему на палубу, и Гусейн, спустившись на три ступеньки, перекинул бечеву через плечо. Откуда-то выскочил Володя Макаров и сердито крикнул Гусейну:
– Разве они сами не могут? Брось, Мустафа!
– Помогаю товарищам, – улыбнулся Гусейн. – От чего не помочь, если просят?
Под его ногами вихрем промчались белые потоки воды, и перила трапа качнулись. Рядом заметалось бледное лицо Хрулева с расширенными глазами и закушенной нижней губой. Потом палуба обнажилась и заблестела.
– Ты держи меня, если что, – пробормотал Хрулев испуганным говорком, – у меня в глазах кружение. Пожалуйста, Мустафа…
– Я тебя удержу-у, – смеялся Гусейн, – за ногу тебя держать или повыше? Хо-хо!
Они побежали по мокрой палубе и накинули брезент на тело мотора. Гусейн присел на корточки, продевая концы бечевы в отверстия моторных салазок.
– Скорей! – бормотал Хрулев, дергая бечеву. – Ох, скорее, Мустафа!.
Потом он вдруг метнулся куда-то. Гусейн услышал топот ног и какой-то крик. Но он поднял голову не сразу, а сначала накрепко затянул узел и тогда вдруг увидел огромную бутылочного цвета волну, поднявшуюся высоко над бортом, и на ее верхушке молочно-белый кипящий гребень, закрутившийся со зловещим свистом. Гусейн прижался всем телом к мотору, обхватил руками вал и в последнюю минуту почему-то очень отчетливо заметил свои руки с побелевшими от напряжения ногтями на валу мотора и крупную ткань брезента в рыжих масляных пятнах.
Потом на него словно обрушилось ледяное небо и оглушительным звоном отдалось в голове, что-то схватило его за туловище, тащило за собой, выворачивая руки, и колотило о палубу. Оглушенный, почти теряя сознание, он всю свою силу отдал кистям рук и так и не разжал их, пока не промчался над ним поток и не обмелел, оставив на палубе пузыри пены. Поднялся же он как-то сразу и тотчас побежал, не чувствуя своего тела, а сверху все кричали что-то, но крик этот казался ему слабым, как писк комара.