За декабрь 1904 года Романов, Менделеев-младший и Брилинг составили рабочие чертежи корпуса и ходовой части. Они собирались на дому, часами просиживали на Путиловском заводе, благо начальство, убедившись в отсутствии работ по «опасному» мотору Тринклера, не препятствовало.
Дважды наезжали на «рюмочку чая» к Бергу. Глядя на их потуги, адмирал насоветовал попервости не спешить с двигателем внутреннего сгорания. Для опытов с шасси, когда экономичность силового аппарата и удобство пользования особого значения не имеет, запросто сойдет паровой поршневой агрегат от малых катеров. Он реверсируется без труда, хорошо в выделке освоен. Тут же последовал заказ на подобную двухцилиндровую машину в сто индикаторных сил, а Романов сотоварищи принялся за трансмиссию от нее на ведущие колеса. Кипучую деятельность свернули на Рождество, за которым последовал злосчастный январь 1905 года, запомнившийся стране Кровавым воскресеньем.
Василий Менделеев, часто бывая на Путиловском, отмахивался от агитационных брошюрок с цветастым призывом «В борьбе обретешь ты право свое», которые ему пытался всучить Николай[2]. Однако не удержался и послушал говорунов, собирающих толпы рабочих после смены.
Самодеятельные цицероны казались вполне убедительными. Они приводили в образец рабочее движение на Западе, где эксплуатируемые пролетарии добились сокращения рабочего дня и повышения зарплат. Затем гневно рассказывали о тяжкой доле питерских трудящихся и жирующих капиталистах. Далее следовали вариации, зависящие от партийной принадлежности говорунов. В основном звучали призывы к всеобщей стачке с экономическими требованиями. Друзья Брилинга – эсеры – давили на крестьянское происхождение большинства заводчан и подбивали их к восстанию к целью конфискации помещичьих земель и передачи их тем, кто способен их обрабатывать. Наконец социал-демократы пугали зловеще-спиритическим утверждением «Призрак бродит по Европе – призрак коммунизма» и вопили: долой самодержавие.
Как человек образованный и разные газеты почитывавший да выросший в семье самого выдающегося экономиста современности Василий понимал, что причины бед совсем в другом. Русская экономика, завязанная на непроизводительное экстенсивное земледелие, понемногу проигрывает в соперничестве с промышленным Западом. Не имея достаточно средств, царское правительство изворачивается, как может, чтобы свести концы с концами. Повальное спаивание населения ради изъятия последнего гроша в акцизный налог – великий грех, который Романовым до седьмого колена не отмолить ни перед богом, ни перед народом.
Удручало, что перед пролетариями не пытались выступать ни казенные чиновники, ни заводское начальство. Обычный расчет на авось да поповские увещевания в церквях. На последнее власть предержащие рассчитывали зря. Священник Георгий Аполлонович Гапон, объявивший себя защитником рабочих Петербурга, в начале января призвал к всеобщей городской стачке против гнета заводчиков, а на 9 января объявил массовое шествие к Зимнему дворцу для вручения воззвания царю.
Накануне Менделеев и Брилинг, забросив чертежи бронехода, впервые долго спорили о политике. Ипполит Романов, которому германец простил, наконец, неблагозвучную фамилию, в подобных дискуссиях никогда участия не принимал.
– Василий, как ты не можешь понять? Ныне любой массовый протест на пользу. Царь глух к доводам разума, так, быть может, стачка да народное шествие его вразумят, – горячился Николай, абсолютно не разделявший взглядов бойкого попа.
– А не прислушается?
– Как глаголет наш мятежный батюшка Гапон, значит – у нас нет царя. Впрочем, для меня и сейчас очевидно, что на русском троне заседает самодовольный иностранный бездарь. И не спорь! – Брилинг отринул возражающий жест оппонента. – Я сам обрусевший германец по происхождению и знаю, что можно Родину любить, а не просто пользоваться ею, как Романовы.
– И из любви к Родине ты зовешь меня провести воскресенье в уличных шествиях. Коля, мы бы трансмиссию дочертили. Как паровая машина прибудет – можно трактор собирать.
– Успеем. Не война. На улицах Питера будет твориться история. Я хочу сам это видеть, а не газеты читать. Хочешь – черти. А мое место завтра у Зимнего.
Затемно улизнув из отчего дома, где о грядущем рабочем шествии знали даже кошки Менделеевых, Василий на извозчике добрался до Петергофского шоссе.
– Не шли бы вы дальше, молодой барин. – Кучер посмотрел на него с состраданием и надеждой, что, быть может, стоит вернуться назад, приплатив немного. – С утра, как есть, неспокойно тут. Казаки шастают. Солдаты гарнизонные строем маршировали. Неровен час, беда будет, упаси Господи.