На Военном совете пришли к убеждению, что заводы могут восстановить 200 танков. И не за два месяца, а за две-три недели. Этот вывод вытекал из докладов директоров заводов.
* * *
Где-то в середине ноября из Москвы поступило указание подготовить и доложить предложения по расширению базы полевых средств эвакуации и ремонта. Цель его была ясна - продумать техническое обеспечение бронетанковых войск в условиях крупного наступления, когда Ленинград останется в глубоком тылу, а фронт получит новые танковые соединения. Иными словами - полевой ремонт в больших масштабах. Для этого надо было разработать предложения по созданию полевых подвижных ремонтных заводов и баз.
С докладом по этому вопросу в Москву выехал заместитель командующего БТ и MB фронта инженер-полковник Н. Н. Шестаков. Меня оп взял помощником.
Ехали поездом по новой дороге, через Шлиссельбург. Москва приняла хорошо. Н. Н. Шестаков многих знал. С одними он вместе учился, с другими встречался по службе. Уже на второй день был назначен прием у маршала бронетанковых войск Я. Н. Федоренко.
Меня охватила, прямо скажу, робость. Маршал представлялся мне огромным, хмурым и твердым, как броня, было как-то страшновато даже попасть ему на глаза. Портфель, который я нес, показался вдруг очень тяжелым. Как только открылась вторая дверь в кабинет, сразу послышался голос:
- Пожалуйста, Николай Николаевич, рад вас видеть. Рад, очень рад. Ну, как добрались? Как приняли здесь? Садитесь, пожалуйста.
Я переступил порог и замер.
- А это капитан ваш? - сделав кивок в мою сторону, спросил маршал и, подавая мне руку, сказал: - Здравствуйте, здравствуйте. Садитесь. Рассаживайтесь, товарищи.
Все сели за большой стол. Николай Николаевич Шестаков начал обстоятельно и по памяти докладывать, сколько имеется исправных танков, сколько в ремонте, сколько готовых к такому-то сроку, какие потери предполагаются до конца года, сколько имеется моторов и других агрегатов в запасе, сколько их требуется. В заключение он изложил наши предложения и просьбу штаба фронта оказать помощь в формировании полевых ремонтных заводов и баз.
Обращаясь к начальнику Главного управления ремонта генералу А. А. Сосенкову, маршал спросил:
- Как, Александр Алексеевич, утвердим эти предложения? Ничего не изменилось после того, как вы мне доложили вчера и сейчас докладывает Николай Николаевич?
- Да, товарищ маршал, - ответил Сосенков. - С Николаем Николаевичем мы уточнили их расчеты. Можно согласиться с тем, что на первом этапе надо рассчитывать в основном на специалистов и ремонтные средства заводов Ленинграда, которые можно использовать для формирования баз. Что касается второго этапа, то, как вы решили, товарищ маршал, мы дополнительно изучим наши возможности и доложим в конце недели...
- Хорошо, - подвел итог маршал. - Так и решим. Вы можете, Николай Николаевич, остаться и завершить эту работу.
Николай Николаевич поблагодарил маршала и попросил разрешения выехать обратно в Ленинград, чтобы доложить командующему бронетанковыми войсками фронта о принятом решении и начать выполнять поставленную задачу, а к концу недели возвратиться. Он также сказал, что может оставить капитана Голушко, который полностью в курсе дела.
- Хорошо, так и порешим, - ответил маршал. Он встал и попрощался с нами, пожелав счастливого пути и успехов.
После проводов Николая Николаевича Шестакова в моем распоряжении осталось больше половины дня. И я решил посмотреть Москву, походить хотя бы по улицам, прилегающим к центру столицы.
К вечеру, вконец уставший, я задержался у входа в Спасские ворота. Слышал, что по вечерам И. В. Сталин здесь проезжает, вот и надеялся увидеть его. Час простоял, но так никого и не увидел. Какие-то машины выезжали из ворот Кремля, какие-то въезжали. Может быть, и он проезжал...
* * *
Утром следующего дня в управлении мне сообщили, что придется подождать три-четыре дня, пока не разработают необходимые документы.
Я связался по телефону с инженер-полковником Шестаковым, доложил обстановку. Он выслушал и сообщил, что на мое имя прибыло письмо от родственников. Николай Николаевич, как и мои товарищи, знал, что я со дня на день ждал вестей из родных мест - Киев, Житомир уже были освобождены.
Я попросил распечатать письмо и прочитать. Писала сестра. Она кратко сообщила о судьбе родных. Не знаю, правильно ли я поступил, но тут же по телефону обратился к Шестакову с просьбой, если это возможно, разрешить мне уехать на эти три-четыре дня домой. Он ответил, что через час-полтора позвонит и сообщит решение генерала Баранова.
Случилось так, что мне разрешили съездить домой. Уже через два часа я получил командировочное предписание за подписью генерала А. А. Сосенкова и выехал на Украину, домой, где не был три года. Ведь после окончания Киевского, танкового училища в июне 1941 года мне так и не довелось побывать в отпуске.
Только через двое суток я добрался до Киева. Здесь узнал, что на Коростень, куда надо было мне ехать, пассажирские поезда пока не ходят.
? 157
Недалеко от вокзала располагалось мое бывшее училище, и я пошел к нему, рассчитывая встретить знакомых. Я зашел в проходную, представил документы и попросил разрешения пройти в свою восьмую роту, в которой обучался.
Оказывается, командирами учебных взводов этой роты были наши бывшие курсанты: помкомвзвода В. П. Фомин и старшина А. М. Кривой. Теперь оба они были старшие техники-лейтенанты. Встреча была радостной и трогательной. Они кое-что рассказали о товарищах выпускниках: А. Д. Мусиенко, С. А. Баеве, Ф. М. Музыке, П. Н. Ананко. На фронт ушли начальник училища генерал-майор Л. М. Горикер, его заместитель полковник Ф. Н. Раевский, командир батальона майор А. В. Шевелев, наши командиры учебных взводов лейтенанты Ф. И. Цветков, И. А. Чернявский и многие другие.
Фомин и Кривой откровенно завидовали мне, очень хотели попасть на фронт. Потом я узнал, что и Фомину, и Кривому удалось все-таки попасть на фронт.
В училище мне посоветовали выйти на шоссе Киев - Житомир и ждать попутной машины. И действительно, на контрольно-пропускном пункте мне удалось сесть на грузовик, который направлялся через Житомир, Коростень в Народичи, то есть прямо ко мне домой. Это была счастливая случайность. К вечеру я буквально подъехал к порогу дома. Мать, увидев меня, только вскрикнула: "Божечки ты мий, та ты дивись, с того свиту явився" - ж... потеряла сознание. Сестры растерялись: не то со мной здороваться, не то маме помощь оказывать. Но мать тут же очнулась, улыбнулась, обняла меня и расплакалась от неожиданной радости.
Дома я был всего один день. От старшей сестры Ольги узнал, что отец погиб всего неделю назад под Тернополем. Ни матери, ни младшим сестрам об этом она не говорила, сказала, что получено из военкомата сообщение о том, что отец пропал без вести. И сестра, и я успокаивали мать, говорили, что расстраиваться пока не следует - на фронте всякое бывает.
Лишь через несколько лет мать призналась, что она знала о гибели отца, но молчала, потому что не хотела расстраивать меня. Получилось так, что я мать успокаивал, а она меня жалела, говорила, что я много и так пережил. Она с сестрами, пожалуй, пережила не меньше, а может быть, и больше меня. Но мать есть мать. Ее сердце всегда бережет прежде всего детей.
Позже я выяснил некоторые подробности об отце. Он сумел бежать из поезда, в котором его везли вместе с военнопленными из-под Ярцева, и добрался до дому. Его, видимо, кто-то из предателей заметил, и вскоре в дом ворвались фашисты. В присутствии матери и сестер Ольги, Анны и младшей одиннадцатилетней Марии был объявлен приговор о расстреле отца за бегство и содействие партизанам. Однако отцу было суждено еще жить.
Мать рассказывала, что один из фашистов, увидев на столе еду, потребовал принести еще чего-нибудь.
Мать воспользовалась этим случаем и вышла в кладовую. Там она открыла окно, которое выходило в огород, и вернулась с картофелем.
Отец стоял у печки. Она подошла к нему, загородила спиной и прошептала: "Окно в кладовой..." Отец тут же выскочил в коридор и через окно в кладовой махнул в огород.