На приземистой прикроватной тумбочке валялись кое-как брошенные ватная телогрейка и грязный, мокрый маскхлат, На тумбочку у второй кровати (в спальне царил закон неуклонной симметрии, все было сдвоено) я положил полевую сумку и шапку, стянул сапоги и по примеру Подгербунского отпустил ремень.
Война приучила меня в конце концов засыпать в ту же секунду, когда голова опускалась в лучшем случае - на подушку, в худшем - на собственную руку. И так же стремительно пробуждаться.
...Проснувшись, я увидел на соседней постели незнакомое усатое лицо. Неизвестный мне майор спал в шинели, сапогах и, как некоторые на фронте, в завязанной под подбородком ушанке.
- Где Подгорбунский? - спросил я у Горелова, входя в соседнюю комнату.
- Э-э, его и след простыл. Комкор вызвал. А насчет вас командующий запрашивал. Как понимаю, на левом фланге камуфлет получается...
- Что в Станиславе?
- Гавришко ведет бои, имеет потери. Раненые от него прибыли. Один наш офицер дочку нашел, а жену немцы вчера убили... В спальне видели усатого майора? Это наш пээнша, тоже был в городе...- Горелов обернулся к ординарцу: Майор Исаков сколько времени отдыхает?
Солдат посмотрел на стенные часы, прикинул в уме.
- Один час сорок восемь минут.
- Буди.
Усатый майор, на ходу оправляя шинель, подкручивая усы и развязывая уши цигейковой шапки, вошел в комнату.
- По вашему приказанию...
- Подсаживайтесь, Исаков, - кивнул Владимир Михайлович. Он был все в том же меховом жилете, так же обтягивала крепкие плечи шинель внакидку. Только успел побриться.
- Так вот, - продолжал Горелов, отодвигая в сторону какие-то бумаги и освобождая карту. - Противник концентрирует силы северо-восточнее Станислава и, как видно, постарается ударить на юг, чтобы отрезать Станислав. Нам надо перегруппироваться и подготовиться к встрече. Этим сейчас и занимается начальник штаба. Вам, Петр Васильевич, ехать в Тысменицу и на месте контролировать выполнение приказа. Не просто, конечно, контролировать, а помогать. Да вы и сами знаете... Уточните задачу у начальника штаба.
- Золотой командир, - повернулся Горелов вслед ушедшему майору. - Горяч и толков. Молчун при этом. Из конников. Переживает свою штабную судьбу... Кстати, докладывая про лейтенанта Духова, вы им интересовались, кажется? Отличился Духов в бою за вокзал. Не только смелостью, но я.умом отличился. Ловко так обошел с севера, отрезал линию на Львов... Пожалуй, надо на роту ставить, созрел парень... Докладываю, Николай Кириллович: судя по всему, гитлеровцы решили не просто вернуть Станислав, но окружить группу Гавришко и взять хоть какой-то реванш за все свои иеудачи. Им это сейчас важнее важного. Даже "хейнкелей" подбросили, бомбят. Радисты наши перехватили донесение с "рамы": русских танков, мол, не видно... Теперь и вовсе осмелеют. Вдруг Горелов улыбнулся:
- Хорош бы я был, если б всю бригаду бросил на Станислав. Пожалуй, Володе Подгорбунскому рано еще бригадой командовать...
Я связался по рации с Катуковым. Действительно, на фланге положение с каждым часом ухудшалось. Но было решено, что я эти сутки проведу здесь, в корпусе Дремова, а потом вернусь на КП армии.
Когда я уже стоял возле машины и Миша Кучин прогревал мотор, Горелов спросил:
- "Дедушку" скоро уволите с должности директора нефтепромыслов? Трудновато без него...
Смеркалось, когда я, побывав в нескольких подразделениях, подъехал к Тысменице. Миша Кучин, подняв капот, стал возиться с мотором. Мы с Балыковым вышли размять ноги. Вдруг земля задрожала, сотрясенная словно бы подземными толчками. Разноцветные нити прошили небо. Не сговариваясь и не задумываясь, мы скатились в кювет. Только Миша Кучин, комкая в руках тряпку, как зачарованный поднял вверх голову. Грохот и фейерверк продолжались несколько минут. Потом оборвались. Сразу наступила темень, тишина.
- Первый раз такое чудо вижу, - восторженно признался Миша.
- Лучше бы его и не видеть, - отозвался я. - Немецкий бронепоезд. Значит, наши отошли на южную окраину Станислава, не удерживают больше вокзал и железную дорогу.
К исходу следующего дня Гавришко с несколькими уцелевшими танками по приказу оставил Станислав, захватив раненых и освобожденные командирские семьи. Нам не удалось удержать город. Но и немцам не удалось осуществить свой план по окружению отряда Гавришко.
Неподалеку от Тысменицы Гавришко остановил "тридцатьчетверку", вылез наружу. У дороги сидел Подгорбун-ский с ящиком на коленях. Вокруг него толпились ребятишки.
- Вишь, Николай Иосифович, - обрадовался Подгорбунский, - взяли в немецкой машине коробку, думали там горькое, а оказалось - сладкое. Вот мелюзгу и угощаю. Тут одного паренька "москалем" кличут, вроде командира какого-то сынок. Тебя, "москаль", как звать?
- Валерка, - нерешительно ответил мальчуган в драном кожушке.
- Валерка? - дрогнувшим голосом переспросил Гавришко и, не различая дороги, расставив руки, пошел на паренька.
Растрепанная женщина, в одной кофте выскочившая из ближнего домика, была женой Гавришко...
Возвращаясь в штаб армии, я побывал в нескольких батальонах и полках и убедился, что бои на широком фронте имеют одну не обнаруживавшуюся прежде столь определенно особенность. Командир подразделения стал гораздо более независим. Возрастают его ответственность и его власть. И это служит проверкой не только военных, организаторских качеств, но и моральных.
Обедая с одним из командиров батальонов, я заметил:
- Борщ у вас знатный.
- У меня повар будь здоров, в ленинградском ресторане работал, - улыбнулся польщенный комбат.
- То есть как у вас?
- Грех такого мастера на солдатской кухне держать. Я и решил его к себе забрать, личным поваром сделать.
- Разве вам положен свой повар и два ординарца? - Ну, товарищ генерал, это формальности - положено не положено. Мне и оборону в десять километров занимать не положено, а занимаю....
Самоуверенный капитан, жаловавшийся на нехватку людей ("каждый солдат на счету"), не сомневался в своем праве держать для обслуживания собственной персоны не только "личного повара", но и двух ординарцев. Пришлось поколебать убеждения командира батальона - повар был возвращен на солдатскую кухню, а второй ординарец - в роту.