- Так и живем,- неопределенно произнес Покидаев.- Живем - хлеб жуем.
Он не мог решить, как знакомить меня с женщиной и знакомить ли вообще. Но она сама подошла и протянула руку:
- Наталья.
Покидаев нечленораздельно объяснил:
- Наша официантка... военторговская... Такая рекомендация, видно, не понравилась женщине. Она недобро прищурилась на Покидаева, солдатским движением расправила складки на гимнастерке, сразу обтянувшей высокую грудь:
- Старые дружки встречаются, женщине тут делать нечего.
Накинула ушитую в талии шинель, надела офицерскую ушанку и сильно хлопнула дверью.
Покидаев прошелся по комнате, не находя начала разговору.
Он заметно постарел. Седовато-серая щетина покрывала морщинистые щеки, отвисшую складку второго подбородка.
Заговорил с наигранной мужской бравадой:
- Испошлился, думаешь, Покидаев?.. Ничего подобного. Я - человек, и ничто человеческое мне не чуждо. Помолчав, продолжал:
- Я к ней сначала не только как к женщине, но и как к дочери... Без меня бы по рукам пошла. Долго ли среди нашего брата... Ну, чего глядишь, будто не узнаешь? Я это, Иван Покидаев. Бывшая краса и гордость Военно-политической академии, начальник политуправления, член Военного совета и прочая, прочая...
- Нет, не тот Иван.
- А ты того знал? По речам, по совещаниям? А в душу заглядывал?
- Что ж там у тебя происходило?
- Всякое. Не едиными речами жив человек. В какое время выходили в руководители? Понимать надо. Ты не думай, будто я двоедушничал когда-нибудь. Но тяжко было. Тоска наваливалась. А с кем поделишься? Попробовал раз выпить. Гляжу, отлегло. И ведь вы, дружки, знали, что Иван втихую насасывается, а молчали. При встречах руку жали.
- Может, справедливо бранить меня. Только зря вокруг виноватых ищешь.
- С себя ничего не снимаю.
Вдруг с тревогой, с комком, застрявшим в горле:
- Коля, дружок, не могу я на ноги встать! Народ кровью обливается, Родину отстаивает... Погибнуть бы и мне с честью - лучшей доли не надо. И сыны гордиться будут, и жена все простит... Слушай, Николай, в твоей ведь власти, переведите куда-нибудь Наташку.
- Любит она тебя?
- Бог знает. Переживет. Двадцать один год, а мне сорок три. Все равно каша не сварится. О своих былых чинах-званьях я не жалею. Хочу себя человеком почувствовать, политработником, большевиком...
Я уехал от Покидаева в третьем часу ночи. Откомандировать Наташу оказалось делом нехитрым. Остальное же складывалось не особенно удачно. Летом я вызвал к Покидаеву жену. Но он не пожелал ее видеть: "Не могу, пока не стану прежним. Она меня не таким знавала".
Несколько раз из частей его привозили пьяным. На политработе такого больше нельзя было оставлять. Направили в Москву, в распоряжение начальника тыла. И там он продолжал катиться все по той же наклонной...
Порой утверждают, что война отлично воспитывает и закаляет характеры.
Не всегда и не все. Многих война действительно выпрямила, сделала, как мы говорим, настоящими людьми.
Но были и такие, как Покидаев. Если случалась трещина, война своим острием расширяла ее, ломала человека...
В телефонных звонках, в торопливых встречах, в табачно-дымных совещаниях, срочных отъездах и приездах смешались дни и ночи.
- Лыжная бригада прибыла...
- Начальник политотдела воздушно-десантной дивизии...
- Командир танкового батальона по вашему приказанию...
Каждая дивизия, бригада, полк - это тонны продовольствия, цистерны горючего, вагоны боеприпасов.
Метель продолжает свое злое дело. Единственная узкая дорога, с трудом проложенная от станции снабжения, тонет в белом мареве. Снег высокими буграми обложил каждую машину, придавил сверху кузов. Задремал шофер в кабине - теплее все же, чем на ветру, - а потом еле открывает дверцу.
На десятки, когда не на сотни километров стоят машины. Ждут бензина, ждут дороги.
Подходит, наконец, эшелон, и вдруг выясняется: горючее прибыло, а вот масло не погрузили. Но даже когда на станции снабжения есть и горючее, и масло - как доставишь его к каждой автомашине? Сами-то машины недвижны.
Политотдел армии переместился на дорогу. Журавлев пробирается в небольшие лесные деревушки, население которых не угнано немцами:
- Помогите, товарищи...
Постепенно на трассе появляются пункты обогрева (шалаши, землянки с раскаленными печурками). Стрелковые батальоны превращаются в дорожные.
Тронулись машины. И снова замерли: пробки, двум полуторкам не разойтись на дороге, подобной траншее между высокими сугробами.
Журавлев подпирает красными обмороженными руками голову:
- Надо делать кольцевую, пустить все движение в одну сторону. Иначе не выполним поставленную задачу. Прошу дать санкцию.
- Санкцию легко дать. А вот дорогу кольцевую построить - дело куда более трудное.
- В противном случае не обеспечим выполнение задачи,- упрямо повторяет Журавлев.
Из-за соседнего стола, не отрывая от уха телефонную трубку, Штыков поддерживает Журавлева:
- Прав полковник!
Прижав плечом трубку, пишет записку:
- Товарищ Журавлев, передайте, пожалуйста, секретарю Военного совета. Обеспечит вам людей и горючее...
Когда дверь за Журавлевым захлопывается. Штыков кивает ему вслед:
- Люблю таких... Пробьет кольцевую дорогу. Один останется - возьмет лопату и будет шуровать.
Поныне с благодарностью вспоминаю я тогдашнюю инициативу Алексея Егоровича, его умение собрать весь политотдел в кулак и бить, бить, бить.
Кольцевая дорога решала проблему снабжения войск, находившихся уже в районе сосредоточения. Но не все части успели подтянуться.
Приходили телеграммы из-под Торжка, из-под Калинина, чуть ли не из-под Москвы: стоим без горючего и продовольствия, ждем указаний.
Требовались, конечно, не указания, а именно горючее и продовольствие. Но как их подбросишь за многие сотни километров?
Куда сунешься? Хозин, Катуков, штабы группы и армии заняты разработкой операции. Снабженцы сами взывают о помощи. Фронт отмахивается: вы самостоятельная группа, ну и действуйте.
Когда все обычные в таких случаях тропки исхожены, обычные проклятия произнесены, Штыков поднимается над столом, берет трубку ВЧ.