Ждали мы минут двадцать, может быть, тридцать. Впереди, совсем близко, неожиданно показались ползущие фигуры.
Немного осталось людей в роте сержанта Третьякова. Сам он был трижды ранен. Идти не мог. Его, как и еще пятерых, волокли на шинелях. Однако Третьяков продолжал командовать, пока вся рота не оказалась в расположении своего батальона.
Немцы опомнились поздно. Послали вслед за нашими бойцами до взвода автоматчиков. Но ночью, да еще без танков, автоматчики держались на почтительном расстоянии. Упорства особого не проявляли, и мы их быстро отбили. Я сменил обойму и спрятал маузер.
Третьяков полулежал в воронке. Чувствовалось, что каждое слово ему дается с трудом. Но так просто, не попрощавшись, он не мог оставить товарищей.
- Как только адрес пришлю, сразу напишите честь честью... Намеком объясните, где воюете... Заявления в партию я парторгу батальона передал...
Третьяков заметил меня:
- Товарищ член Военного совета, имею к вам одно дело... Хлопцы, оставьте нас на секундочку... Я вот о чем. Хорошо к бою подготовились, грех на начальство жаловаться. Но опять немец нас по танкам обошел. До каких же это пор будет? Что коробок у них больше - не беда. Беда, что наши пушки и танки слабы против "тигра". Новая машина нужна.
- Есть такая машина, скоро поступит на вооружение.
- Значит, правду говорят? Спасибо на добром известии... А еще, как я понимаю, пушку на "тридцатьчетверке" надо бы покрепче, а в истребительной артиллерии калибры покрупнее... Доказать все научно не умею, образование маленькое. Но, как парторг, обязан прислушиваться, что люди говорят, и сам головой варить.
- Насколько мне известно, инженеры-вооруженцы работают и в этом направлении, товарищ Третьяков. Но все-таки я доложу ваше мнение Военному совету. Если все согласятся с ним, будем писать наверх. Я на вашей стороне.
В воронку по одному залезали солдаты:
- Прощай, Сергей Савельевич.
- Поправляйся.
- Письма пиши...
На фланге бригады Бабаджаняна я неожиданно встретил Капустянскую. На ее гимнастерке поблескивали узкие погоны старшего лейтенанта медицинской службы.
- Что вы здесь делаете? - удивился я. - Ваше место в санвзводе.
- Место врача там, где в нем нуждаются, - наставительно ответила Капустянская.
Она изменилась с того вечера, когда я видел ее первый раз. Фигура потеряла вальяжность. Щеки и глаза запали. Косы не обвивали голову, а лежали сзади тяжелым пучком. И простая прическа, и непривычная худоба старили женщину, делали ее похожей на строгую, несколько суховатую школьную учительницу.
Она кратко объяснила мне, зачем пришла сюда с тремя бойцами, вооруженными саперными лопатами.
При разрыве больших бомб и тяжелых снарядов нередко засыпает землей солдат. Отрыть их сразу не всегда удается. А бой продолжается, подразделение десятки раз меняет место. Капустянская и решила раскапывать, как она сказала, "подозрительные места". За сегодняшнюю ночь вырыты пять человек.
- Контужены, правда, ранены, а жить будут, - вскинула Капустянская голову.
- От имени Военного совета объявляю вам благодарность, - торжественно сказал я.
И гордая женщина вдруг растерялась:
- Да что вы, товарищ генерал, за что благодарить? Балыков вмешался:
- По уставу положено отвечать: служу Советскому Союзу.
Это замечание доконало женщину:
- Ой, что же я, простите, пожалуйста. Нехорошо получилось. Но я никогда в жизни не читала никаких уставов.
- Придется почитать, - не успокаивался Балыков. - Все-таки старший лейтенант.
Возвращаясь, мы наткнулись на команды санитаров с собаками, рыскавшими в поле. Громким лаем собаки извещали своих проводников о найденных в хлебах раненых.
Над горизонтом поднималось спокойное солнце. Оно сулило изнуряющую жару, прицельное бомбометание, корректируемый артогонь, бесчисленные танковые атаки.
Катуков, Журавлев и Шалин, небритые, с воспаленными глазами, ждали меня в штабной землянке. Мы должны были подвести черту под первыми двумя сутками боев, сделать выводы из того, что слышали, видели, что читали в сводках и донесениях, что узнавали от пленных.
Шалин сообщил об итогах ночной разведки. Противостоящая группировка противника не изменилась. Судя но всему, не изменились и его планы. Самое сильное вражеское соединение - эсэсовский танковый корпус - приготовилось к прыжку на рубеж, занятый частями Криво-шеина.
Ночью по приказу Катукова две танковые бригады и бригада истребительно-противотанковой артиллерии были подтянуты к стыку между корпусами, туда, куда противник вчера сумел вклиниться.
Затемно подошло еще несколько артиллерийских полков, присланных Ватутиным на усиление нашей армии.
Но, несмотря на все это, мы отдавали себе отчет: положение угрожающее, особенно на левом фланге. Здесь гитлеровцы имели решающее превосходство в танках, как раз в тех "тиграх" и "пантерах", о которых с тревогой говорил раненый парторг сержант Третьяков.
Катуков и Журавлев, так же как и я, вынесли убеждение о возросшей зрелости и духовной стойкости солдат, сержантов, офицеров. Обычный наш принцип боевой подготовки: знания - на ступень выше - вполне оправдал себя. Боец мог заменить командира отделения, а отделенный - командира взвода.
В обращении к войскам Военный совет подвел итоги двух дней боев и определил основную задачу: не пропустить врага к Обояни.
5
7 июля - один из самых тяжелых дней курской эпопеи. Я провел его в бригаде, которой командовал подполковник Липотенко, недавно назначенный на эту должность.
8 канун и во время Курской битвы в нашей танковой армии происходил как бы естественный отбор старших командных кадров, которые и вели потом полки, бригады, корпуса до самого Берлина.
Опытный штабист Липотенко впервые самостоятельно командовал в бою, и командовал неплохо. Был он спокоен и нетороплив, не решал с кондачка под влиянием первого тревожного доклада. Но, приняв решение, твердо держался его.
В курских боях я особенно научился ценить такую выдержку, способность даже в самую отчаянную минуту оставаться командиром, то есть схватывать обстановку, взвешивать ее, принимать и осуществлять решения.
7 июля сплошь состояло из "отчаянных минут". В этот день на стыке нашей армии и 5-го гвардейского танкового корпуса противник прорвал вторую оборонительную полосу. Теперь фронт армии был обращен не только на юг, но и на восток. Он удлинился на добрых десять километров. А ведь части наши поредели. Основательно поредели!