В суете и панике противник запоздал со взрывом моста через речушку. У немецких саперов не оказалось под рукой взрывчатки. Они торопливо из ведер поливали керосином настил, готовились поджечь его.
Спичку бросили в ту минуту, когда к реке вышли наши танки. Две "тридцатьчетверки", не останавливаясь, с работающими пулеметами проскочили мост. Но остальные в нерешительности затормозили. Пламя плясало между потемневшими перилами.
На той стороне вокруг "тридцатьчетверки" вставали и опадали черные столбы. Машины метались по берегу.
В шлемофоне я услышал властный сухой голос:
- Вперед!.. На мост!..
Я назвался и спросил, кто командует.
- Капитан Стороженко.
- Перебрасывайте роту на ту сторону. Но оставьте часть людей, чтобы отстояли мост. Он нам потребуется.
- Слушаюсь. Выполняю. Я нагнулся к Коровкину:
- Полный вперед.
Наступление разворачивалось стремительно, а значит - успешно.
Только у Тамаровки корпус Гетмана натолкнулся на противника, способного вести упорный бой. Обосновавшаяся здесь 17-я танковая дивизия не желала отступать.
Когда наш передовой отряд вышел к околице, по нему ударили пушки замаскированных "тигров" и "пантеры".
Я к этому времени нагнал Гетмана.
- Шут с ней, с Тамаровкой, - сказал он. - Оставлю бригаду, а остальные вперед. Риск, конечно. Но нет сейчас ничего дороже времени. Так ведь?
Я согласился. Хотя риск и мне представлялся немалым. Мы еще только учились искусству стремительных танковых бросков, когда обычны оставшиеся в тылу вражеские гарнизоны.
День ото дня Курская дуга все менее напоминала дугу. 5 августа концы ее были сломаны. Москва салютовала освободителям Орла и Белгорода. Многообещающе, непривычно празднично звучал этот первый за войну салют столицы, эхом прокатившийся по фронтам.
Мы заходили западнее Белгорода с тем, чтобы перерезать одну из железных дорог к Харькову.
В ночь на 7 августа корпус Гетмана вышел к Богодухову. Штаб расположился в селе.
И, как часто случается, сразу выискался кто-то, для кого лежавший впереди город - не просто населенный пункт. Командир роты старший лейтенант Замула упорно доказывал комкору, что именно его надо послать в разведку.
Гетман не спешит с решением:
- Чего это тебя? Чем ты других лучше? - выпытывает он.
- Ничем не лучше. Знакомый человек здесь живет, вернее, жил. На окраине...
- Что за человек?
- Дивчина одна.
Более неподходящий довод трудно привести.
- Може, у тебя знакомые дивчины во всех городах, аж до самой границы, подозрительно цедит Гетман.
- За кого вы меня принимаете, товарищ генерал,- благородно обижается ротный, плутовски блестя глазами, - я ж не говорю, невеста или там жена. Знакомый человек. В кино с ней ходили. Комсомолка она, учительница. Своего человека всегда вернее расспросить...
Я беру под защиту старшего лейтенанта, и Гетман соглашается:
- Проинструктирует начальник штаба. Возьмешь с собой одного гражданского из местных. Смотри мне!..
Прежде чем возвращается разведка, в одну из хат шумно вваливается группа партизан и подпольщиков, прибывшая из города. Но от них не сразу добьешься сведений. Партизаны только что встретились с партийными и советскими работниками, эвакуировавшимися в сорок первом году. Нет конца вопросам и нет счета ответам, то радостным, то горьким.
Гетман заходит к партизанам:
- Товарищи, дорогие товарищи, глядите, светает скоро. Прошу доложить все, что известно о Богодуховском гарнизоне.
- Чего там докладывать, товарищ генерал, - маленький партизан с чубом из-под кепки уже успел на радостях хватить.- Возьмете город как на тарелочке... Спит гарнизон, весь как есть спит!
Он срывает с головы кепчонку и весело затягивает: Все солдаты спят на койках
И во сне целуют жен.
Я один, как пес какой-то,
На посту стоять должен.
Веселая теснота, крики, шум, дым самосада. Хлопают двери. В углу кто-то сокрушенно повторяет: "Так, значит, погиб Василь Тарасыч... погиб, значит..."
Однако Гетман методично, с мягкой напористостью опрашивает партизан. Картина получается заманчивая: в Богодухове расположены строительные, охранные и понтонные части; ни одного пехотного полка; на станции эшелоны с каким-то имуществом, вывезенным из Харькова.
К шести часам вернулся возбужденный Замула:
- Товарищ генерал, в городе тишина.
Он огляделся вокруг. В углу клевал носом дежурный телефонист. Предусмотрительно привязанная трубка сползла на шею.
- Насколько выяснили, пехоты, автоматчиков нет.
- У знакомого человека был? Замула смутился и стал официальным:
- Так точно.
Но не выдержал и сразу перешел на другой тон:
- Не думайте худого, товарищ генерал, она дивчина честная. По городу нас водила, показывала, где что...
- Мне только о твоих дивчинах сейчас думать. Свободен, ступай... Телефонист, давай полковника Леонова.
Бригада Леонова ворвалась на утренние, по-деревенски зеленые улочки Богодухова. Городок проснулся от выстрелов танковых пушек. Скоротечный бой, откатываясь на юг, зацепился за станцию, вспыхнул с новой яростью и угас.
Коровкин затормозил возле комендатуры. Здесь же была квартира коменданта. Я прошел по коврам в спальню. Неприбранная постель, книжка, упавшая возле ночных туфель. На туалетном столике в порядке разложены бритвенные принадлежности. Круглое зеркальце в металлической оправе поворачивается на шарнире. На обратной стороне - непристойная картинка. Когда господину коменданту надоедало лицезреть собственную физиономию, он мог рассматривать детально прорисованные обнаженные фигуры. Никелированный стаканчик с мутной водой еще хранил тепло...
Я вернулся на улицу и не узнал свой танк: лобовая броня, башня - все в пылающих георгинах. Подошла "тридцатьчетверка" Гетмана, и ее тоже засыпали цветами. Каждый танк, появлявшийся на площади, встречали букетами. И откуда в этом маленьком городке столько цветов? .
Сквозь толпу пробирался старик с подносом, украшенным рушником. Старик был подслеповат, и сзади его подт талкивала девушка в белой кофточке. Дед безропотно ей подчинялся. Но, увидев могучую фигуру Гетмана, плечом отстранил девушку и, выпятив грудь, величественно поднял поднос. На расшитом полотенце лежала плоская буханка и стояла солонка с крупной серой солью.