На рассвете в трубке ВЧ я услышал ровный, никогда не срывавшийся на крик голос Ватутина:
- Переброску стрелковой дивизии к Монастырищу возлагаю на вас лично...
Заболевший Катуков лежал в жару, но запретил отправлять его в госпиталь. И хотя не мог командовать требовал, чтобы мы с Шалиным держали его в курсе всех решений. Утром, когда температура поднялась еще не так высоко, Катуков вызвал к себе штабного офицера, который ночью заплутался и не нашел подходившую к фронту часть. Я застал лишь конец разговора. Подполковник стоял навытяжку. С его сапог на пол стекала грязь.
- Отказываю вам в своем доверии, идите, - опустился на подушку Михаил Ефимович.
- Идите, - повторил он, пристально глядя в побледневшее, с растерянно остановившимися глазами лицо командира...
Я сел на скрипучий раскладной стул возле кровати. Катуков выслушал меня речь шла о транспорте для стрелковой дивизии. Взял со стола кринку с водой и долто жадно пил. Потом вытер рукавом рубашки губы, мокрый подбородок и, зло посмотрев на меня, произнес:
- Жену отдай дяде...
Как, вероятно, и каждый командующий, он жалел "свой" транспорт для "чужих" частей. Но я по опыту знал: первая реакция Катукова - это еще не решение.
- Ну, что глядишь с укоризной? Думаешь, у меня пережитки феодализма? Бери автополк и два автобата. Я ж тоже кое-чего понимаю...
В лесу к юго-западу от Погребища на машины, стоявшие по две в ряд, грузилась пехота. Командир дивизии, низенький толстый полковник в светло-коричневом полушубке с пушистым темным воротником, тревожно спрашивал:
- Не застрянем, товарищ генерал? Не будем буксовать в грязи?
С утра моросил дождь. С одной стороны, это было неплохо. Низкие тучи прятали нас от немецкой авиации. Но с другой... Не проехали мы и десяти километров, как дождь превратился в ливень, а размытая и без того дорога - в болото. Промокшие бойцы не столько сидели на машинах, сколько толкали их. В деревнях на помощь приходили крестьяне. Они тащили солому, разбирали клуни, бросали под колеса куски плетня. Вместе с солдатами, упершись плечами в кузова, подбадривали себя: "Раз, два - взяли!"
Командир дивизии натянул на ладонь металлический браслет ручных часов с аспидно-черным циферблатом.
- Опаздываем, товарищ генерал, ох опаздываем. В пешем строю быстрее бы. Да на машинах боеприпасы...
Дождь не переставал. "Студебеккеры" все глубже погружались в грязь. Казалось, это баржи, медленно плывущие по мутной реке.
Часов около восемнадцати ко мне подбежал взбудораженный командир дивизии. Его полушубок потемнел от воды, мокрый мех на воротнике слипся, стал словно облезлым. Тяжело дыша, ни слова не говоря, он разогнул передо мной ладонь с часами.
Время шло. Машины стояли, безнадежно стояли с заглушенными моторами. Густая грязь подступала под борта. Срок, определенный приказом, истек.
- Дальше пешком, - решил я.
- Но как быть со снарядами? - спросил командир дивизии...
Медленно тянулись батареи, роты. Бойцы по грязи волокли пулеметы, минометные плиты, впрягались в упряжки батальонных, полковых и дивизионных пушек. Где-то, когда-то я видел нечто подобное. Да, сорок первый год, окружение, припятские болота...
Полковник остановил одно отделение
- Давайте поглядим, что у вас в вещмешках. Солдаты вытряхивали на расстеленную плащ-палат содержимое "Сидоров".
- А впрямь, товарищ полковник, много лишнего, - радостно удивился молодой паренек с красным шрамом на щеке. - Ну на кой ляд сухари или там консервы. Лучше возьмем лишних гранат парочку либо снарядик для семидесятишестимиллиметровой.
Нет, это были бойцы сорок четвертого года - года широкого наступления!
Докладывая генералу Ватутину о марше дивизии, я рассказал и о бойце со шрамом, о том, как люди вместо продуктов брали боеприпасы и, отказываясь от отдыха, шли к передовой.
- Солдат понял цену времени в наступлении, а уж коль понял, то сумеет дорожить им, - услышал я в ответ.
"Студебеккеры", застрявшие на пути от Погребища к Монастырищу, лишь в мае по подсохшим дорогам догнали армию у Черновиц.
Что ни день, мне приносили "красные бумажки", адресованные Кириллову, шифровки, которые по довоенной традиции печатались на красной бумаге. "Кириллов" - одна из моих условных фамилий, употреблявшихся в целях военной конспирации. Чаще всего шифровки содержали просьбы о ГСМ и боеприпасах, особенно о подкалиберных снарядах. Подкалиберных мы получали лишь 10 процентов к общему количеству снарядов. А спрос на них, пробивающих броню, очень велик.
Снабжение, снабжение, снабжение - об этом говорим на заседаниях Военного совета, на совещаниях с командирами и политработниками. Автотранспорт бессилен. На снабжение переключились эвакороты со своими тягачами безбашенными танками и тракторами. Эти тягачи воло- -кут огромные самодельные сани, уставленные ящиками и бочками. На металле бочек выдавлены латинские буквы. Захваченные в Казатине склады тары пришлись кстати. В них мы поживились не только бочками, но и емкими контейнерами для горючего, удобными канистрами.
Гитлеровцы, снаряжая вермахт к войне, неплохо позаботились о различных видах тары. И сейчас, когда успех склонился на нашу сторону, мы пользуемся этой немецкой предусмотрительностью.
Среди шифровок обратила на себя внимание подписанная непривычной для меня фамилией Потоцкий. Лишь недавно в одну из бригад корпуса Гетмана прибыл начальником политотдела подполковник Потоцкий. Ночью на ходу он представился и после короткой беседы (я должен был вот-вот уехать) отправился в бригаду.
Новый начальник политотдела в первой своей шифровке просил срочно прислать душ и дезинфекционную камеру.
Отправляясь в корпус Гетмана, я намеревался побывать и у Потоцкого. Ехал туда спустя два дня после совещания в штабе фронта, на котором мы впервые услышали давно ожидаемую новость: окружение корсунь-шевченковской группировки завершено!
Как только кольцо замкнулось, немцы, судорожно напрягая силы, бросились на прорыв. 4 и 5 февраля они отчаянно пытались разорвать стальной обруч. Атаки не стихали ни днем ни ночью.
Из частей нашей танковой армии только группа Гетмана находилась на внутреннем обводе. Ей основательно досталось в эти дни.