Его супруга и без того вся на нервах. То младший каждое лето встревает в какую-то передрягу на границе. Теперь вот старший собрался добровольцем в Испанию. И ведь это не фигура речи. Никого туда отправлять по приказу и не думали. Наоборот, командование едва успевает отбиваться от вала рапортов.
Понять Анну Федоровну не сложно. Она ведь мать. Но Роман отмахивается от подобной опеки, считая себя уже взрослым. Что, по сути, так и есть. Как ни крути, а ему уже двадцать два года. В его годы пора уже жениться и обзаводиться своей семьей. Впрочем, это вряд ли. Друг Виктора придерживался мнения, что жениться в первую свою жизнь глупо. Да и Данила не больно-то торопился. Глядишь, с таким подходом их родители и внуков-то не увидят.
Словом, Виктору пришлось принять на себя весь вал материнской заботы и все еще нерастраченной любови. Ну не мог он вот так легко отмахнуться как Ромка. Тот просто закатил глаза, и бросив «ой, все», ушел разыскивать предоставленных самим себе девчат.
— Глеб Данилович, вы же зимой к моим ездили. Как вам наша охота? — Виктор все же попытался выскользнуть из цепких ручек Анны Федоровны.
— Превосходная. Вдвоем на медведя! Без подстраховки! Признаться, я в последний раз испытывал такой страх в четырнадцатом году, когда в первый раз попал под сосредоточенный артиллерийский огонь, а потом еще и штыковая случилась, — хмыкнув, полковник огладил усы и бородку.
— Так вы его не в берлоге били, а поднимали, что ли? — удивился Виктор.
— А как его еще можно было добыть? — тут же сделала стойку Анна Федоровна, и устремила на мужа требовательный взгляд.
— Да как его еще добудешь-то, если он в берлогу закопался? Только выковыривать и стрелять, — развел руками Глеб Данилович.
И тут Виктор понял. Он только что сдал главу семейства с потрохами. Не иначе как тому захотелось разогнать кровь по жилам, ну батя и устроил ему охоту в лучших традициях любителей ненужного риска. Так-то добыть мишку опасности никакой. Только для начала нужно изрядно потрудиться, чтобы подстрелить спящего хозяина тайги. Да потом помучиться доставая его тушу из берлоги.
— Вы извините, Глеб Данилович, Анна Федоровна, меня там друзья ждут.
— Да-да, конечно. Но вечером жду на ужин, — тоном не терпящим возражений, потребовала она.
— Непременно, — пообещал он.
Причем прекрасно сознавал, что отвертеться не получится. Обидятся. Причем оба. Да, глава семейства и сам офицер, все понимает и одобряет. Но он ведь тоже отец. А кто сказал, что отцовское сердце менее ранимо? Просто, не положено ему выставлять свои чувства напоказ. Не мужское это дело, сюсюкать, и квохтать.
Найти удобное место, с нормальным обзором получилось не то, чтобы без труда, но и не особо напрягаясь. Праздники на аэродроме проводятся с завидным постоянством. Да тот же день авиатора, собирает здесь многотысячную толпу. В особенности молодежи. Ну и члены правительства, как же без них. Для особых гостей были предусмотрены крытые трибуны. Но и о простых смертных не забыли.
Во время праздников самолеты, которым предстояло парить в небе, перед вылетом, и после приземления, неизменно прокатывались по дорожке мимо зрителей. Чтобы те могли взглянуть на них поближе, услышать рев двигателей, почувствовать упругие толчки воздуха из под пропеллеров. Для чего насыпали вал, на котором террасами устроили асфальтированные дорожки. Там не просто могли стоять зрители, но между ними еще и катались тележки с различными пирожками, пончиками, напитками и мороженным.
Ну и над всем этим людским морем из репродукторов звучит песня «Гренада моя». На слова советского, между прочим, поэта Светлова. Она вообще в последнее время популярна в ДВР. Возможно даже популярней чем в СССР. Потому как звучит из всех репродукторов и радиоточек по несколько раз на дню. Правда, данное обстоятельство не нравится монархистам, ну да, кто их будет спрашивать.
Когда Виктор наконец нашел друзей, они как раз ели пломбир. Не забыли прикупить стаканчик и ему. Роман осуждающе покачал головой, показывая на потекший вафельный стаканчик. Нестеров только пожал плечами, словно говоря, что должен же был кто-то отдуваться. Откусил кусок, и глянул в сторону выстроившихся ровными рядами добровольцев.
Вообще-то, все имущество полка уже на борту дирижаблей. Иньербригадовцы стояли в строю держа в руках только табельное оружие. Не было даже армейских рюкзаков. Что в общем-то и понятно. Так как намечался самый настоящий парад, иначе и не скажешь. В руках многих девушек и женщин цветы. Отцы пристроили детей помладше у себя на плечах.
Одеты добровольцы в рабочие комбинезоны, которые сегодня по большей части и являются униформой республиканцев. Это должно лишний раз подчеркнуть то, что рабочий класс отстаивает демократический строй, в борьбе с реакционными силами. Разве только на рукавах нашиты шевроны родов войск, на плечах погоны, а на отворотах воротников петлицы, дэвээровской армии. На головах пилотки испанского образца, с болтающимися кисточками.
Наконец на трибуне появился Песчанин и обратился к отбывающим добровольцам. Говорил он примерно с полчаса. И вроде бы обращался к стоявшим в строю на летном поле. Но в то же время, Виктор ощущал, что каждое слово глубоко западает в его сердце, и он впитывает их как губка.
Невольно глянул по сторонам. Все. Зрелые. Молодые. Мужчины. Женщины. И даже дети! Все без исключения, внимали словам президента, и верили в каждое из них. Виктору невольно вспомнилось слово, пропаганда. Обычно его относили к тому, что вещали большевики. Любили бросаться этим словцом по отношении к власти республики оппозиционеры, ратовавшие за свой, единственно верный путь. Может и впрямь пропаганда.
Из разговоров с офицерами Виктор понимал, что для ДВР это всего лишь прагматичный подход. Возможность испытать новое вооружение и отработать новую тактику. Только несмотря на это, каждое слово Песчанина било не в бровь, а в глаз, находя отклик в душе.
И снова вспомнились слухи о том, что президент имеет чрезмерные надбавки Харизмы. Личная встреча с ним Нестерова, и то как он верил в каждое произнесенное слово. Как он был готов выполнить любой его приказ. И ведь Виктор на собственном опыте теперь знал, что надбавки работают. Но!
Они только помогают. Им не под силу сделать из белого, черное. Высокие надбавки Харизмы могут усилить твою веру. Склонить в ту или иную сторону, если ты сомневаешься. Помочь убедить тебя изменить свою точку зрения, если доводы оппонента будут звучать в твоем понимании убедительно. Но они не могут заставить тебя поверить в то, что ты не приемлешь в принципе.
Наконец речь закончилась. Подали команду к торжественному маршу. И коробки рот двинулись вдоль трибун, печатая строевой шаг. При виде этих взрослых мужчин, молодых парней и девушек сердце наполнялось гордостью за свою страну. И совсем не хотелось думать о том, что впереди их ждут смерть, кровь, грязь и смрад войны. Хотя уж он-то это знал точно.
И все же, Виктор хотел сейчас быть среди них. Пусть не в парадном строю, а где-то в самом дальнем и темному углу дирижабля. Ему хотелось не бравады и восторга толпы. Он желал только возможности вновь оказаться в гуще сражения. Это непередаваемое ощущение пылающего и грохочущего поля боя. Н-да. Наверное он просто псих.
Рука сама собой поднялась, и ладонь замерла у обреза фуражки в отдании чести. Локоть едва не задел стоявшего рядом мужчину. Но тот молча сделал небольшой шажок назад, чтобы не мешать унтеру приветствовать соратников по оружию.
Наблюдая за проходящими мимо шеренгами, Виктор непроизвольно примечал детали. Здесь шел не просто полк. Он видел стрелков, артиллеристов, танкистов. К слову, не меньше танкового батальона, с тыловыми службами. Даже если стрелки отправляются в Испанию без автомобилей, артиллеристам без своих пушек, а танкистам без танков, там делать нечего. На поле же стояли только три дирижабля.