Трудная была зима, холодная. Морозы до сорока градусов доходили. В мастерских тоже было холодно, пальцы к железу прилипали. Питание скудное, а рабочий день — двенадцать часов. Но никто не роптал, люди понимали, что фронту тяжелее, там решается судьба России.
Через два месяца после дня рождения, когда Павлу стукнуло восемнадцать лет, его вызвали в военкомат. Уставший военком с красными от недосыпания глазами, непрерывно куря «Беломор», спросил:
— Курсы трактористов закончил?
— Да.
— Хочешь в танковую школу поступить? Разнарядка пришла. В Саратов, недалеко.
— Хочу. Всё лучше, чем в пехоте.
— Тогда собирайся, сынок. Даю тебе два дня — уладить дела на работе и дома.
Таких как Павел из их городка набралось пять человек. Добрались они до Саратова на поезде. А тут оказалось целых три танковых школы, и все на одной территории. Только начальство разное.
В первой учили экипажи для танков Т-34, во второй — для «Матильд» и «Валлентайнов», поставляемых в Союз по ленд-лизу, а в третьей — для самоходных артиллерийских установок.
Во второй школе Павел учиться не хотел — он был уже наслышан о том, как горят эти танки. Но о желании никто никого не спрашивал. На построении зачитали списки — кого в какую школу зачислили. Павлу повезло: он услышал свою фамилию в числе курсантов первой школы.
А потом — стрижка, баня, обмундирование. Было холодно, донимал голод. В шинелишках занимались в поле, из-за нехватки техники и топлива ходили «пешим по-танковому», изучали материальную часть танка, связь и топографию, тактику. Вживую Павел увидел танк только через месяц.
На вождение отвели всего по десять часов, благо учёба на тракториста помогла. Боевые стрельбы были всего один раз, и каждому курсанту выделили по три снаряда. Ротный — Чепцов — был просто зверь, гонял курсантов до седьмого пота, до изнеможения. То ли подготовить лучше хотел, понимая, что три выстрела — это ничто, то ли выслужиться желал перед начальством, чтобы на фронт не попасть.
После выпуска Павлу присвоили звание «сержант», и всех курсантов первой школы отправили в Нижний Тагил, на танковый завод. На месте и формировали танковые полки, стараясь, чтобы в один экипаж попали и уже опытные танкисты, понюхавшие пороху на фронте, и молодые выпускники.
Они получили танки и отправились на полигон — испытать боевые машины пробегом и стрельбой.
Павла назначили командиром танка. Из молодых были также заряжающий и стрелок-радист. Повезло в том, что механиком-водителем к ним в экипаж попал дядька средних лет, уже успевший повоевать. Танк его, БТ-7, сгорел в бою. Он да ещё командир танка успели выскочить из горящей машины.
Павлу тридцатипятилетний водитель казался совсем пожилым. Первоначально он даже не понимал, как им командовать. Михаил Андреевич, как звали водителя, был старше Павла по возрасту, старше по званию — он был старшим сержантом — и более опытным, причём как в житейской мудрости, так и в военной.
— Люки в бою не закрывайте, — поучал он экипаж вечером в казарме, — не то угорите при стрельбе. Да и выбираться при попадании снаряда быстрее. Как только ударило в броню сильно и дымком потянуло — всё, вон из машины. Замешкаешься — сгоришь. Танк хоть и железный, горит быстро, а ещё хуже — боекомплект взрывается.
Молодые слушали с вниманием. Этого в учебнике не написано, да и в танковой школе преподаватели словечком не обмолвились. Скорее всего, сами азов выживания не знали, на фронте не побывав.
— Скорее бы на фронт отправили, — добавил Михаил Андреевич как-то. — Там хоть кормят сносно, а тут не успел из столовой выйти, а кушать снова хочется.
Кормили и верно плохо. Супчик перловый жиденький, кусочек «ржавой» селёдки со слипшимися в ком серыми макаронами да едва заваренный чай. И ещё три куска чёрного липкого хлеба. С голоду не умрёшь, но есть хотелось всегда.
— На фронте хоть мясо иногда перепадает, — делился впечатлениями водитель. — А ещё лучше, когда в немецкие траншеи ворвёшься да по блиндажам пошаришь. У немцев жратвы полно, и харч хороший. Жаль только, не часто такое бывает. Мне только два раза и удалось. Отбили у немцев позиции, а через сутки они нас оттуда выбили.
Хорошая машина «тридцатьчетвёрка». У немецких танков и броня тоньше и пушка слабее. Только вот танков у нас мало, немец количеством берёт. Пехота их в атаку идёт — от пуза из автоматов огнём поливает, патроны не жалеют. А перед атакой обязательно самолетами нашу передовую обработают, потом из пушек обстреляют.
— М-да, — только и нашёлся что сказать Павел.
— Да ты не дрейфь, командир. И на фронте люди живут. Не лезь сам на рожон, не подставляй башку попусту под пули. Бомбят или артналёт — не бегай, не паникуй, сразу ложись. Ищи воронку или другое укрытие. Под танк не лезь, в него в первую очередь целят.
Танковую бригаду сформировали быстро. Танки погрузили на железнодорожные платформы и отправили на запад, в действующую армию. Вместе с платформами, на которых стояли танки, и теплушками, в которых ехали экипажи, техники и механики, получилось три эшелона, каждый из которых тянул по три паровоза — вес-то был изрядный.
Эшелоны шли быстро, останавливаясь только для бункеровки паровозов углем и водой. А навстречу им тянулись санитарные поезда и эшелоны с эвакуируемыми заводами.
— Вся страна на колёсах, — заметил кто-то из танкистов.
— Не о том говоришь. Обрати-ка внимание на название станций, — посоветовал Михаил Андреевич.
— Зачем? Я их всё рано не знаю.
— К Сталинграду везут.
Сводки о боях под Сталинградом мелькали почти в каждой газете, о боях между Доном и Волгой говорили по радио.
Разговоры в вагонах стихли. Все знали, что едут на фронт — но куда? Командиры не говорили. Лишь теперь стало понятно, куда эшелоны держат путь — в самое пекло сражений.
Через несколько дней эшелоны остановились в степи, у небольшого полустанка. Последовала команда выйти из вагонов и разгрузить технику. Для этого выделили наиболее опытных механиков-водителей. Ведь стоило допустить одно неверное движение, и танк свалится с платформы. Поди потом докажи, что ты не вредитель и сделал это не умышленно.
После выгрузки пустые поезда ушли, а бригаду построили. Выступил командир.
— Вам выпала честь служить и воевать в тринадцатом танковом корпусе. Командир его — генерал-майор Танасчишин. Я — командир двадцать пятой танковой бригады подполковник Мясников! Я приказываю — до вечера осмотреть и заправить технику. Ночью бригада совершит марш к месту сосредоточения. Командиры рот — ко мне!
Экипажи разошлись по своим танкам. Каждый занялся своим делом. Танки, хоть и были новыми, требовали регулировки, протяжки. Занимался этим механик-водитель, помогал ему заряжающий.
Пока они регулировали натяжение гусениц, Павел осмотрел двигатель, потом уселся за рацию, покрутил верньер настройки. В наушники неожиданно ворвались немецкие голоса. Звук был то чистым и чётким, то пропадал. Но тем не менее Павлу удалось понять из разговоров, что немцы говорят о станице Голубинской.
— Чего говорят?
В открытый люк сунул голову механик-водитель.
— Сводку хочу послушать, да связи устойчивой нет. — Павел покрутил верньер. Прорвалась музыка, а потом женский голос монотонно забубнил набор цифр.
Павел почему-то поостерёгся говорить Михаилу о том, что знает немецкий.
Когда стемнело, дали команду строиться в колонну и начать движение.
— А почему по свету не двинуться? — удивился Павел.
— Потому что бомбардировщики сразу накроют. Даже когда одинокий танк по степи идёт, пылит сильно. А уж когда колонна на марше, её издалека видать. У немцев самолёты-корректировщики, их ещё на фронте «рамой» называют за двойной фюзеляж. Почти постоянно в воздухе висят. Как что заметят, сразу «лаптёжников» посылают.
— Это что ещё за зверь?
— Пикировщиков так называют, «юнкерсов». У них шасси в обтекатели закрыты, и выглядят со стороны как лапти. Очень противная штука. Как в атаку заходит — сирены включает, аж кровь в жилах от воя стынет. И бомбят точно. Потому если увидишь, что он в атаку заходит — покидай машину.