Глава 20
В штабе, сидя на стуле, я бессмысленно качался. Пол подо мной скрипел. В руках было зажато письмо, которое могло меня и не дождаться: «Как же сложно было найти твою часть, и даже сейчас я не знаю, дошло ли мое письмо до тебя, кажется, почтальон сойдёт с ума, пока доставит его. Я хочу тебе написать то, что, возможно, не смогла бы сказать тебе лично. Всего несколько часов с тобой дали мне столько тепла, сколько я не получила за всю жизнь. Я лишь хочу, чтобы ты знал, что я не могу без тебя. И я желаю тебе победы и жизни. Вернись героем, выживи. Найди меня. Прощай, если это последнее, что ты прочтёшь. И прости за все то, что было не сказано. Катя.»
Я не могу умереть, если есть кто-то, кто меня ждёт и надеется. По моим щекам скатились слезы. Я никогда не слышал, не читал, не чувствовал такой искренности. Боже, я не хочу умирать. Мои руки дрожали, сжимая это письмо. Я не хочу умирать.
Глава 21
Прошло еще несколько месяцев после последнего боя. Жизнь стала спокойней. Мы перегоняли танки уже не первый день и с каждым километром становились ближе к Европе. Враг не хотел сдаваться, он еще сильнее вгрызался в нашу плоть. Слишком долго была война, слишком долго. Но вот теперь мы едем в дом к врагу, оставляя после себя разруху и огонь. Война выжигает все: и плоть, и мысли, и дома – и не оставляет ничего, кроме боли. Мы были слишком избиты этой войной, смертями и кровью, чтобы оставить все как есть. Наши мысли уже были отравлены этой войной, мы не могли уже жить в обществе мирной и спокойной жизнью, мы уже не люди. Война бывает первая и больше не кончается. Я прижимался спиной к стенке и, закрыв глаза, слышал, как гусеницы перемалывают и пережевывают землю. Мы двигались колонной под покровом ночи. Яркая луна светила нам, а холодный ветер марта остужал нашу кровь. Наш танк был ведущим, двигались мы медленно. Мы проходили какой-то
очередной город, дома были пусты и разрушены, только тишина и безмолвие в танце с ветром остались там. Эти дома еще помнят первые разрывы бомб и первые взрывы, навсегда увековеченные в трещинах их стен. Война угасает, но даже тлеющий уголёк мог сжечь все. Мы перешли границу, и лишь одна дорога ждала нас. Нас ждала победа. Но жизнь наша не станет прежней.
Глава 22
Мы прибыли на место нашего базирования. Мокрый весенний снег скрипел под ногами, а пар изо рта превращался в загадочные узоры в воздухе. Точные удары по клавишам пишущей машинки, как барабан, отбивали ритмы, как боевые барабаны, так давно не слышимые со времён Наполеона.
– Капитан Прохоров прибыл в ваше распоряжение.
– Рад вас видеть, капитан, присядьте. Сразу к делу. Поступил приказ наступать, завтра. Вы поведете в бой все танки, которые у нас сейчас есть.
– Я просто капитан. Я не смогу командовать такой массой техники.
– Лучше вас танкиста за сто километров не сыщешь.
– Так точно. Среди ваших бронебойщиков есть наподобие снайперов?
– Есть. Отец и сын. Отец старый, а сынишке лет пятнадцать. Ружьё тяжёлое, отец его на плечо сыну кладёт.
– Я хочу их видеть.
– Хорошо.
Мы встали из-за стола и пошли по тропинке. Луна оставляла свои яркие блики на снегу. Они сидели и смотрели на звезды. Мы подошли ближе. Мальчишка тут же вскочил и отдал мне честь. Отец его продолжал сидеть. Я видел в его глазах отражение звезд. Он продолжал зачарованно смотреть в безграничную пустоту этих холодных точек на небе. Капитан и мальчишка пошли отдыхать, а мы со стариком остались разговаривать. Я засунул свои руки в карманы и поднял голову, направив взгляд туда, куда смотрел отец. И я пытался найти что-то прекрасное и безграничное в этих белых точках, но видел лишь точки.
– Завтра здесь будет много огня? – спросил он у меня.
– Да.
– Сталь, изрыгающая дым и огонь, опять придет?!
– Вы должны нам помочь.
– Опять смерть, убийства, взрывы и выстрелы.
– Послушайте меня.
– И опять кто-то останется один в этом и так пустом мире.
– Послушайте меня!!!
Я дёрнул его за плечо. Он повернул на меня свое худое лицо с морщинами и шрамами. По его щекам струились слезы. Глаза, эти глаза. Я запомнил их на всю жизнь, эти глаза полные ужаса, бесконечной человеческой боли и осознания ужаса своей ситуации смирения с неизбежным. Он не рыдал, это были просто слезы, все эмоции были давно подавлены в нем, так давно, что осталось лишь принятие, боль и смирение.