«Через шесть дней после экзамена», — подумал Боев.
В Горьком, куда после долгого, почти месячного путешествия прибыл эшелон эвакуированных ленинградцев, Боева послали на курсы политсостава, а осенью он был под Москвой, где в наполненном танковым ревом лесу формировался механизированный корпус.
…Машину тряхнуло, и Боев приоткрыл глаза. Снежный вихрь крутился у столба с косо прибитым листом фанеры. По фанере — надпись: «На Кузьмичи». И кривая стрела.
Дорога, укутанная лесом, круто пошла вниз, под гору. Лес кончился, и открылось снежное поле с чернеющими остовами сожженных танков.
— Наши или немецкие? — с тревогой спросил Прохоров.
— Немецкие, конечно, — уверенно ответил Боев.
— Нет, пожалуй, и наши есть, — раздумчиво сказал Прохоров. — Вон у того танка на конце пушки нет набалдашника. У фрицев — набалдашник.
В канаве валялись трехосная немецкая машина и орудие, раскрашенное зелеными пятнами камуфляжа.
— Останови! — сказал Боев.
Встали посреди поля, и холодный ветер сразу завихрил снег у самых колес.
— Холодно.
— Да, — отозвался Прохоров, — дерет. Сейчас бы для сугрева из подарочка прихватить. А, лейтенант?
— Ладно, хватит!
— Да мне что, пусть оно там хоть вымерзнет. Пряники, поди, уже как камни — танком не раздавишь.
Боев осмотрелся кругом. Совсем нет машин. Гул орудий где-то далеко впереди и еще слева, за лесом.
— Заблудились мы, Прохоров, не надо было на перекрестке влево брать.
— Повернем обратно, в деревню, — с готовностью ответил водитель. — К тому старшине. Хозяйка сейчас, наверно, яишню жарит. Из двенадцати яиц. На сале.
— Перестань, говорю, — поморщился лейтенант. — Опять ты за свое. Поехали вперед, там разберемся.
Машина забуксовала в рыхлом, только что нападавшем снегу, но быстро вышла на твердый ледяной накат и, покачиваясь на колдобинах, стала набирать скорость. Поляна окончилась. Дорогу снова обступил лес, еловые лапы стучали и царапали кузов, неприятно хлопали по железу кабины.
Боев закурил, чтобы отогнать вдруг нахлынувшее на него колючее чувство страха. Прохоров тоже сбросил с лица обычную свою ухмылку, он сосредоточенно смотрел вперед через полукруг, расчищенный на стекле «дворником».
Машина вдруг резко затормозила в тот самый миг, когда кончился лес и среди белого поля показалась островерхая церковь и первые домики села. Боев не сразу понял, что именно случилось, но ощутил: произошло нечто страшное, исчезло куда-то лобовое стекло, и «дворник» продолжает свое мерное движение в пустоте. Лейтенант не слышал выстрела, не слышал звона разбившегося стекла, только увидел — это напомнило ему в тот миг показ на экране замедленной киносъемки, — как сидевший рядом водитель свалился через оторванную дверцу. Боев закричал: «Прохоров!» — но голоса своего не услышал. Потрогал ладонью лицо — все цело. «Я оглох», — подумал он и в тот же миг увидел прямо перед собой орудийный ствол с набалдашником.
Танк бесшумно двигался на машину, и ствол с набалдашником качался вверх-вниз, вверх-вниз. Потом дульный тормоз пушки с треском прорвал брезент кузова. Машину сильно ударило снизу, она скособочилась и поползла в кювет. Из прорехи кузова на чистый снег мягко шлепались аккуратные холщовые мешочки, перевязанные красными и синими лентами.
Мехкорпус ушел вперед, перерезая рокадные дороги и сбивая заслоны. Он двигался по узкому коридору, стрелковые дивизии вели бой на флангах.
25-я танковая бригада на рассвете седьмого дня наступления вплотную приблизилась к станции Боковка. Командир бригады полковник Семен Куценко выбрался из головного танка — в белом полушубке, высокий, грузный. Постучал палкой по броне другой машины.
— Вылезай, тезка, приехали!
Из башни показался подполковник в шинели, в желтых ремнях. Поправил очки, спросил:
— Боковка?
— Она самая.
— Надо сообщить Шубникову.
— Рано. Видишь водокачку? Там, я полагаю, немцы. Возьмем — сообщим.
Для подполковника Семена Козловского, заместителя командира бригады по политчасти, эта неделя была совсем необычная. Пришлось почти непрерывно целых семь дней пробыть в холодном танке. И сейчас неприятно ломило спину — давал себя знать радикулит, даже в меховых перчатках деревенели руки.
Был Козловский человеком сугубо штатским — преподавал политэкономию в Московском университете. Но еще перед войной при аттестации политсостава запаса ему, как старому члену партии, дали довольно высокое звание и, когда призвали в кадры, назначили заместителем командира танковой бригады по политчасти.