Немец ответил утвердительно. Шубников быстро заговорил по-французски, и Боев с большим трудом улавливал, вспоминая французские слова, смысл сказанного генералом. Шубников, как понял Боев, сказал, что, наверное, немецкому профессору медицины уместно было бы проявить гуманность по отношению к раненым немецким солдатам, размещенным в подвалах и в метро, где, очевидно, нет даже воды, пора прекратить бессмысленное сопротивление, и тогда Советская Армия сможет оказать им медицинскую помощь. Кроме того, в подвалах домов много стариков, женщин и детей.
Немец ответил, что гуманность и война несовместимы, но он, конечно, сожалеет, что все это происходит. Но разве он может отдавать военные приказы? Ведь он всего лишь медик.
Вестовой принес чай в стаканах с мельхиоровыми подстаканниками, и Шубников выпил чай почти сразу, а немец стал мешать ложечкой и отхлебывать маленькими глоточками.
Они обменялись еще двумя-тремя фразами, и Шубников встал. Обращаясь уже к Боеву, он сказал:
— Передай ему, что я сожалею, что немецкий профессор медицины не понимает или не хочет понять трагедию своего народа… Впрочем, не надо. Ничего не переводи. Пусть везут его в штаб армии.
Шубников кивнул адъютанту, тот подошел к немецкому генералу и жестом пригласил его следовать за собой.
Боев тоже встал и спросил:
— Я могу быть свободен?
Генерал молчал. Он смотрел в окно на широкую берлинскую улицу.
Боев постоял несколько секунд и вышел из комнаты, тихо прикрыв за собой дверь.
В прихожей он спросил адъютанта:
— Слушай, Коваленко, откуда твой так по-французски шпарит?
— Испания, брат, Испания, — ответил старшина.
Во дворе после дождя стало светлее, и зелень первых весенних листьев посвежела.
Батьянов сидел прямо на асфальте, прижавшись спиной к стене дома, грелся или спал: фуражка сползла на глаза.
— Толя, — сказал Боев, тронув старшину за плечо.
Батьянов автоматически потянулся к кобуре пистолета, которая висела у него не справа, как повелось в нашей армии, а слева, как у немцев (слева оружие удобнее выхватывать правой рукой).
Увидев Боева, Батьянов заулыбался:
— Ты, землячок! А мне фрицы снятся. Ну пошли промнемся малость. — Батьянов оправил гимнастерку, лихо, чуть набок надел фуражку. — Я тебе город покажу.
— Ну, положим, я город без тебя знаю.
— Нет, я покажу то, чего ты не знаешь.
— Ну ладно. Немножко пройдемся. Ночью я на задание пойду, а вечер, если хочешь, можно вместе провести, отдохнем малость, покурим.
Они вышли со двора и свернули в переулок. Поперек тротуара лежала телефонная будка. А рядом, на стальном круглом столбе, была прибита квадратная решетчатая рама — на ней большими буквами: «Zoo» и стрелка.
— Слышишь, как хищники рычат? — спросил Боев Батьянова.
Звери не рычали, но Боев знал, что «Zoo» — это район знаменитого берлинского зоопарка. Он знал и то, что дальше за каналом шел большой парк — Тиргартен, ставший в эти дни целью окружавших его с четырех сторон армий — общевойсковых и танковых. На окраине Тиргартена, прикрытые Шпрее и каналами, — рейхстаг и имперская канцелярия. Сперва, так слышал Боев, в штабах думали, что Гитлер находится в бункере где-то в Тиргартене, но потом было точно установлено: и Гитлер, и Геббельс, и Борман в подвалах имперской канцелярии, а в рейхстаге, превращенном в крепость, — большой и сильный гарнизон. Сегодня должен завершиться его штурм.
— Зверье, наверное, передохло, — сказал старшина, — или войны испугалось, замерло. А что здесь зоосад, так это на карте обозначено.
— А вот эта телефонная будка, что валяется, на карте обозначена?
— Шутишь!
— Нет, брат, это не простая будка. Она литературная, один наш соотечественник в двадцать первом году говорил из нее по телефону с любимой, а потом написал об этом книгу.
— Ну ты даешь! — засмеялся Батьянов.
— А вот на той скамейке, под липой, Алексей Толстой читал по утрам газету.
— Фантазер ты, земляк.
— А Горький приезжал вот сюда, на перекресток, на машине, а потом слезал вот здесь, где мы стоим, и направлялся смотреть зверей в «Zoo» или гулять по Курфюрстендамм с тем самым молодым литератором, что говорил по телефону из этой будки. А лет за пятьдесят до них здесь проезжал в экипаже Тургенев.
Батьянов остановился и внимательно осмотрел улицу.
— Ты серьезно?
— Серьезно. Эти места любили русские люди, покинувшие по разным причинам свою страну. Потом они перебрались в Париж. А некоторые вернулись на Родину. Причем именно отсюда. И тот, что говорил по телефону, тоже вернулся и стал знаменитым критиком.