— Ну и наголодался ты, хлопец, — и сам поставил перед ним банку тушенки и хлеб. Паренек к ним не притронулся, и тогда механик-водитель Рой, немолодой уже сержант, отец большого семейства, прослезился и обнял мальчишку за худые плечи. Остальные сидели в оцепенении. Всем стало нестерпимо жаль этого одинокого паренька. Я опять спросил:
— Ну, а теперь давай знакомиться. Рассказывай, кто ты и откуда?
Паренек на минуту задумался, словно собирался сочинить какую-нибудь историю, но затем несвязно заговорил:
— Я из Москвы. С Зацепа.
— Что же это ты, голубчик, так легко покинул столицу нашей Родины? — полушутя спросил я.
— А что мне там делать? Я воевать хочу.
— Вот вояка! — засмеялся Зарубин.
— Ну-ну, продолжай, — настаивал я.
Вкратце назвавшийся Николкой парень рассказал, что отец погиб на фронте в 41-м, мать умерла. Николка жил у старшего брата, который ушел на фронт. Жена брата, забитая нуждой, невзлюбила парнишку: целые сутки заставляла возиться со своими детьми, нещадно била и беспрерывно попрекала куском хлеба. Последнее больше всего уязвляло самолюбие подростка. Он не выдержал унижений и подался на улицу, где связался со шпаной и стал промышлять мелким воровством на Зацепском рынке. После нескольких приводов в милицию и очередного скандала дома Николка подался на фронт. Приставал то к одному, то к другому эшелону, но каждый раз его снисходительно выслушивали, кормили, давали на дорогу продуктов, но с собой не брали. Так он мотался по России и Украине от тыла к фронту и обратно.
— А что за узел у тебя?
— Стащил, жить-то нужно.
— А это что за сумка? — открывая ее, спросил лейтенант.
— Смотри, сколько здесь писем. Люди ждут любого известия с фронта, а ты украл и выбросил ее, — с металлом в голосе сказал я. — Это подлость, хлопец, и за нее бьют крепко.
Пацан вновь съежился, помрачнел, опять стал похож на загнанного зверька. Воцарилась тишина, в ней едва слышно пропищал голос горемыки:
— Дяденька, я больше не буду, возьмите меня только на фронт.
— На фронт? — задумчиво проговорил я. — На фронт нельзя, на очередной станции мы сдадим тебя коменданту, и он отправит тебя в Москву к брату, если ты не соврал.
Парнишка замолчал и, растирая глаза грязными кулаками и всхлипывая, стал нас уговаривать:
— Дяденька! Мне нельзя в Москву, ну никак нельзя! Не могу я поехать к этой кикиморе, лучше возьмите меня на фронт.
У меня стало тяжело на душе.
— Вася, давай возьмем! Это же мой земляк! — вступился Коля Максимов.
— Ишь ты, какой добренький! Как это возьмем? Этак все пацаны в армию потянутся.
Я задумался и после короткой паузы, не обращаясь ни к кому, проговорил:
— А, была не была! Возьму тебя, Николка, а там — будь, что будет. Только, чур, никому на глаза не показываться, пока не приедем в часть. Ты, Зарубин, на очередной остановке посади его к себе в танк, и пусть там живет. По пути отдай сумку почтальону на 12-й или 9-й платформе.
— Я помню, где они, — пробурчал обрадовавшийся Николка, — сам отдам.
На пограничном посту мы спрятали парня в одном из «чемоданов» боеукладки и так провезли его в прифронтовую полосу.
К моменту прибытия нашего эшелона на фронт войска 2-го и 3-го Украинских фронтов вышли на рубеж Яссы — Оргеев — Дубоссары и далее по реке Днестр до Черного моря. Обе стороны, понеся большие потери, были измотаны; войскам требовались отдых и пополнения. Таким образом, к концу мая 1944 года на фронте установилось относительное затишье. 18-й танковый корпус был выведен в резерв, и 170-я танковая бригада передислоцировалась в район Ларга — Мовилений — Потэнджений. Расставили танки, машины, определили места расположения личного состава, штабов, тыловых подразделений и немедля приступили к инженерному оборудованию и маскировке позиции. В конце июня эти работы были закончены. Также было закончено углубленное техобслуживание танков и машин. Все танки были заправлены горючим, маслом, боеприпасами. От каждого батальона в засаде на высоте 195,0 непрерывно находился взвод танков, который нес охрану и вел наблюдение за противником. Смена экипажей проводилась раз в неделю, ночью.