Было. Был один из центров мировой культуры. И была пляска дикарей со свастикой на рукаве вокруг костров, сложенных из книг. Был обманут целый народ, которому предстояло прозреть.
Баррикада на улице одного из немецких городков
Западногерманский историк Ю. Торвальд в своей книге «Конец на Эльбе» пишет: «…21 апреля, когда прорыв войск маршала Жукова на Берлин стал очевиден и когда на улицах города появились охваченные паникой беженцы с востока… Геббельс впервые потерял самообладание.
В 11 часов под завывание сирен, возвещавших танковую угрозу, в кинозале его особняка собрались на очередное совещание его сотрудники… Лицо Геббельса было мертвенно-бледным… Впервые он признал, что пришел конец… Его внутреннее напряжение вылилось в страшный припадок ненависти… „Немецкий народ, — кричал он, — немецкий народ! Что можно сделать с таким народом, если он не хочет воевать… Все планы национал-социализма, его идеи и цели были слишком возвышенны, слишком благородны для этого народа. Он был слишком труслив, чтобы осуществить их. На востоке он бежит. На западе он не дает солдатам воевать и встречает врага белыми флагами. Немецкий народ заслужил участь, которая его ожидает…“»[48]
Так они предавали народ, который сумели прежде обмануть. Но карающая десница уже была занесена над головами главарей гитлеровского рейха.
На улицах и площадях Берлина идут бои. Бойцы наши теснят врага повсюду — на этажах, в подвалах, на чердаках. Танки, непрерывно стреляя, медленно ползут по улицам. Саперы не успевают разминировать мостовые, разбирать завалы. Уже отвоеваны у врага многие улицы, важные крупные городские сооружения. В одном из таких огромных зданий — с колоннами, внушительным фасадом, перед которым разбит сквер, — по настоянию полковника Н. Г. Веденичева, питавшего слабость к искусству, особенно к архитектуре, мы расположили штаб корпуса.
Приехал командующий нашей армией генерал М. Е. Катуков. Приглашаю командующего войти в наши «апартаменты», а он, ничуть не оценив моего гостеприимства, повернулся спиной и зашагал прочь.
— Не пойду. И советую немедленно убраться из этого шикарного палаццо. Такие большие здания, как это, наверняка заминированы.
Пока Н. Г. Веденичев отдавал распоряжения отделам штаба о немедленной эвакуации, мы с М. Е. Катуковым стояли в скверике и прислушивались к гулу самолетов, улетающих из Тиргартена на северо-запад.
— Гитлер и его компания драпают… — вслух подумал я.
— Не исключено, — согласился Михаил Ефимович.
В три часа ночи наш палаццо взлетел на воздух. М. Е. Катуков оказался прав.
Опасность в уличных боях подстерегала советских воинов на каждом шагу. Вражеские солдаты, окруженные в одном доме, по им одним ведомым подземным ходам, которых было много в старой части города, перебирались в другой. Использовалась для этой цели противником и широко разветвленная канализационная сеть. Стреляли в спину, стреляли из-за угла. Всюду разбрасывались листовки на русском языке, в них нас старались запугать: «В Берлине 600 тысяч домов, и каждый дом — это крепость, которая будет для вас могилой…»
Но ничем не запугать нашего солдата. Он вошел сюда, чтобы покарать фашистов. Но он вошел и затем, чтобы освободить от фашистов немецкий народ.
В разрушенном городе не действовал водопровод, не было электроосвещения. В подвалах, засыпанных обломками, томились женщины и дети. Для спасения мирного населения мы организовали специальные команды. Они извлекали из-под обломков людей, оказывали им первую медицинскую помощь. Немало при этом гибло советских солдат, противник заминировал все, даже жилые кварталы.
Я собственными глазами видел, как наши солдаты заботливо помогали немецким женщинам переносить детей в безопасное место, как отдавали при этом свой солдатский паек малышам.
Маленькие берлинцы без страха подходили к предназначенным специально для населения походным кухням, протягивали худенькими ручонками свои чашки и плошки и смешно просили: «Кушат». «Кушать» — это было первое русское слово, которое они научились произносить.
Повар наливает мальчугану полную кастрюльку. «Данке шён», — говорит мальчуган, но не отходит. «Чего тебе, хлопчик? — непонимающе спрашивает повар. — Еще налить?» Но ведь у мальчика больше нет посуды в руках. «Фюр мама», — объясняет маленький берлинец, тычет пальцем на свою кастрюльку и убегает. «Значит, еще придет», — соображает повар.
Группа автоматчиков сержанта М. М. Даринкова 27 апреля, рискуя жизнью, из верхних этажей горящего дома вытащила больше 20 женщин и детей. Может быть, жен и детей тех, кто стрелял в них фаустпатронами.