Шевелятся драконы расшитых знамен
[174], —
И идут. И на месте стоят.
От столицы на запад они отошли
За сто ли. И недвижны опять.
Непреклонны войска. Но чего они ждут,
Что заставит в поход их пойти?
Брови-бабочки, символ ее красоты,
Наконец перед ними мертвы!
Наземь брошен цветной драгоценный убор.
Где же та, что вернет ему жизнь —
Перьев блеск изумрудный, и золото птиц,
И прозрачного гребня нефрит.
Рукавом заслонился тогда государь, —
Был бессилен от смерти спасти.
Обернулся, и хлынули слезы и кровь
Из его исстрадавшихся глаз.
* * *
Разнося над селеньями желтую пыль,
Вечный ветер свистит и шумит.
Там мосты и тропинки, кружа в облаках,
Ввысь ведут до вершины Цзяньгэ.
Под горою Эмэй там в долине пустой
Проходящих не видно людей.
Боевые знамена утратили блеск,
И тусклее там солнечный свет.
Край тот Шу — с бирюзовыми водами рек
И вершинами синими гор.
Мудрый наш властелин там в изгнанье ни днем
И ни ночью покоя не знал.
Был построен дворец. В нем он видел луны
Сердце болью тревожащий луч.
Сквозь ночные дожди он слыхал бубенцов
Все внутри обрывающий звук.
С небесами земля совершила свой круг.
Возвращался Дракон-государь
[175].
Подъезжая к Мавэю
[176], поник головой
И невольно коня придержал.
Здесь, в Мавэе, под памятным этим холмом,
На сырой этой грязной земле
Как узнает он место, где яшмовый лик
Так напрасно похитила смерть?
Друг на друга властитель и свита глядят,
Их одежда промокла от слез,
И к столице, продолжив свой прерванный путь,
Тихо едут, доверясь коням.
Воротились в Чанъань. Вид озер и садов
Все такой же, как в прошлые дни,
И озерный фужун
[177], как всегда, на Тайи
[178],
Те же ивы в Вэйянском дворце.
Как лицо ее нежное белый фужун,
Листья ивы как брови ее.
Все как прежде при ней. Так достанет ли сил,
Видя это, рыданья сдержать?
Снова веснами персик и слива цветы
Раскрывали под ветром ночным.
Вновь осенний утун с опадавшей листвой
Расставался под долгим дождем.
Государевы южный и западный двор
Зарастали осенней травой.
Заносило листвою ступени дворцов,
И багрянца никто не сметал.
У певиц, что прославили Грушевый сад
[179],
В волосах белый снег седины.
Для прислужниц, хранивших Цветочный чертог
[180],
Юных лет миновала весна.
К ночи в сумрачных залах огни светлячков
На него навевали печаль,
И уже сиротливый фонарь угасал.
Сон же все не смежал ему век.
Не спеша, не спеша отбивают часы —
Начинается длинная ночь.
Еле светится-светится в небе Река
[181],
Наступает желанный рассвет.
Стынут ночью фигуры двойных черепиц.
Как приникший к ним иней тяжел!
Неуютен расшитый широкий покров.
Кто с властителем делит его?
Путь далек от усопших до мира живых.
Сколько лет, как в разлуке они,
И ни разу подруги погибшей душа
Не вошла в его тягостный сон.
* * *
Из Линьцюна даос, знаменитый мудрец,
Пребывавший в столице в тот век,
Чист был сердцем, и высшим искусством владел
Души мертвых в наш мир призывать.
вернуться
176