— Ты права, — ответил Се Сун, который тоже разбирался в музыкальной гармонии; он призвал к себе барабанщика и спросил его, что с ним случилось.
— Моя жена умерла вчера ночью, — ответил тот, — но я не решался просить у вас отпуска.
Се Сун отпустил барабанщика домой.
Годы «Чжидэ» [229]прошли, но мир в стране еще не наступил. Се Суна послали оборонять город Фуян, а потом был восстановлен порядок и в провинции Шаньдун. Убитых и раненых было очень много, и Се Суну пришлось заново формировать войско.
В это время был получен императорский указ, предписывавший Се Суну выдать дочь за сына Тянь Чэн-сы — военного губернатора области Вэйбо, а своего сына женить на дочери Лин Ху-чжана, губернатора Куачжоу: ведь если губернаторов этих областей свяжут узы родства, то и население будет жить в мире.
Но Тянь Чэн-сы мучился от жары — лето выдалось особенно знойное — и постоянно твердил:
— Вот если бы меня назначили на место Се Суна в Шаньдун! Там гораздо прохладнее, это сохранило бы мне жизнь по крайней мере на несколько лет.
Решив напасть на Се Суна, Тянь Чэн-сы отобрал из новобранцев три тысячи молодцов один к одному и стал готовить их, часто устраивал смотры передовому отряду в триста человек.
С помощью гадателей выбрав благоприятный день, Тянь Чэн-сы выступил в поход.
Узнав об этом, Се Сун пришел в сильное волнение. Дни и ночи сидел он, разговаривая сам с собой, но не мог придумать, что делать.
Как-то ночью, когда ворота уже были заперты и Се Сун остался наедине с Хун Сянь, она сказала:
— Почти целый месяц, как вы не едите, не спите. Не связано ли то, что вас тревожит, с соседним районом?
— Что бы это ни было, тебе этого не понять, — сказал Се Сун.
— Хоть я и ничтожество, — возразила Хун Сянь, — но догадываюсь, что вас заботит.
Се Сун рассказал ей все, а потом добавил:
— Я наследовал должность от отца и деда, император постоянно осыпал меня милостями, и если я потерплю поражение, то в один день втопчу в грязь честь нашего имени, не запятнанного в течение сотен лет.
— Помочь вам совсем нетрудно! — воскликнула Хун Сянь. — Стоит ли из-за этого волноваться! Прошу вас, разрешите мне побывать в Вэйбо и самой посмотреть, как там обстоят дела: я узнаю, в чем их сила и в чем слабость. Если отправлюсь туда этой ночью, в начале первой стражи, то вернусь уже в конце третьей. Велите только приготовить коня, напишите Тянь Чэн-сы какое-нибудь письмо и ждите моего возвращения.
— Я и не знал, что ты такое необычайное создание! — удивился Се Сун. — Как же я был слеп! Но если ты не справишься с этим делом, а, наоборот, еще навлечешь на нас беду, — что тогда?
— Не было еще такого дела, с которым бы я не справилась, — успокоила его Хун Сянь.
Удалившись в свою комнату, она переоделась. Изменила прическу, заколола ее драгоценными шпильками, облачилась в лиловое вышитое платье и черные туфли. На грудь повесила кинжал с изображением дракона, а на лбу начертала имя духа Тай И [230]. Поклонившись своему хозяину, Хун Сянь исчезла.
Вернувшись к себе, Се Сун запер двери, сел спиной к свету и стал ждать. Обычно он пил вина не больше нескольких гэ [231], но в эту ночь осушил более десяти кубков и при этом совсем не захмелел.
Внезапно Се Сун вздрогнул: пробила третья стража; тронутая ветром, зашелестела листва. Се Сун вышел посмотреть, — вернулась Хун Сянь.
— Все благополучно? — спросил обрадованный Се Сун.
— Я бы не посмела не оправдать вашего доверия, — ответила Хун Сянь.
— Никого не ранила, не убила?
— До этого не дошло. Я только взяла золотую шкатулку из-под его изголовья в доказательство того, что была там... Перед началом третьей стражи я уже была в Вэйбо. Пройдя через несколько ворот, я очутилась у спальни губернатора. Охрана спала на посту, и храп стражей звучал раскатами грома. По галереям прохаживались воины, перекликаясь друг с другом. Никем не замеченная, я вошла в спальню и откинула полог. На кровати лежал Тянь Чэн-сы, разметавшись в хмельном сне. Голова спящего была повязана желтым платком. Из-под изголовья, сделанного из рога носорога, выглядывал меч; рядом лежала благоухающая золотая шкатулка, на которой были написаны год рождения губернатора и имя духа Северной Медведицы.
Задернув полог, я посмотрела в щелочку на спящего. Он сладко спал, не чувствуя, что жизнь его в моих руках.
В это время догорающая свеча ярко вспыхнула перед тем, как погаснуть: в курильницах уже почти иссякли благовония. Находившихся в комнате слуг и служанок сморил сон: одни храпели, склонив голову на ширму, другие сладко спали с опахалом в руках. У одной я поправила шпильку, у другой — серьгу, на третьей одернула платье, — никто даже не пошевелился. Тогда я взяла золотую шкатулку и ушла.