Я исполнил просьбу духа, и через несколько месяцев больные действительно стали постепенно выздоравливать, как и предсказывал дух зеркала.
В десятый год правления «Дае» мой брат Ван Цзи, отказавшись от должности помощника правителя Люхэ, решил отправиться в длительную поездку по стране. Я отговаривал его от этой затеи:
— В стране беспорядки, на дорогах — разбойники, ты лишишь меня покоя. Мы с тобою — родные братья и никогда надолго не разлучались. Это путешествие будет похоже на уход от мира. В давние времена Шан Цзы-пин отправился посетить наши пять священных гор и пропал неизвестно куда. Если ты последуешь примеру этого почтенного человека, то повергнешь меня в безграничную печаль.
И я заплакал.
— Решение мое твердо, я еду, — отвечал Ван Цзи. — Пусть мой достойный брат не беспокоится обо мне. Ведь у Конфуция сказано: «Муж не подавляет свою волю». Живет человек сто лет и не знает, чем ему заполнить свободное время: добился истины — радуется, упал духом — печалится. Следовать своим желаниям — удел святых.
Мне ничего не оставалось, как проститься с братом.
— Перед разлукой есть у меня к тебе одна просьба, — сказал он. — Твое волшебное зеркало — не земная вещь. Я отправляюсь в дальний путь, дай мне его с собою.
— Могу ли я отказать тебе, — отвечал я и отдал зеркало брату.
Он уехал и долго не подавал о себе никаких вестей. Лишь в шестом месяце тринадцатого года правления «Дае» вернулся он в Чанъань. Отдавая мое зеркало, он сказал:
— Эта вещь воистину чудодейственна! Простившись с тобой, я отправился сначала к горам Суншань и Шаоши [12]. Однажды на склоне дня я очутился в диком ущелье и, завидев каменный храм, где могли поместиться человек пять, решил в нем заночевать. Ночь выдалась лунная. После второй стражи вдруг появились два человека: один тощий и седой по имени Шань Гун, похожий на буддийского монаха; другой — круглолицый черный карлик по имени Мао Шэн с белыми усами и густыми бровями. «Что здесь за люди?» — спросил карлик. «Искатель необычайного, странствующий по глухим местам», — отвечал я. Пришельцы сели и завели долгую беседу, которая показалась мне подозрительной. Полагая, что они явились с дурными намерениями, я незаметно взял ящичек и вынул из него зеркало. Едва оно засияло, как оба мои собеседника с хрипом упали на землю. Карлик превратился в черепаху, а монах — в обезьяну. Зеркало я повесил, и к рассвету животные издохли. Черепаха была покрыта зеленой плесенью, а обезьяна — белой шерстью.
Затем я побывал на горе Цзишань [13], переправился через Иншуй и в уезде Тайхэ осмотрел нефритовый колодец. Около колодца есть пруд, такой глубокий, что вода в нем кажется зеленой. Спросил о нем дровосека, и тот рассказал мне. Пруд этот — страшное место. Здешние жители восемь раз в году приносят ему жертвы и молят о милосердии. Если жертвоприношение не соответствует ритуалам, то из пруда поднимается черная туча и сильный град разрушает плотины и дамбы.
Я вынул зеркало и обратил его на пруд. Вода в нем забурлила, раздался грохот, земля содрогнулась. Вдруг вода взметнулась ввысь и разлилась на двести шагов в окружности, а дно оголилось. Посреди пруда лежало рыбообразное чудовище длиною более чжана, толщиной с руку. Голова его, увенчанная рогом дракона, была красная; лоб белый, кожа покрыта темными и желтыми полосами. Без чешуи, покрытое слизью, чудовище походило на змею; острая морда напоминала голову осетра. Чудовище извивалось в иле и блестело, но далеко уползти не могло. Это был водяной змей; без воды он не мог двигаться. Его закололи и зажарили. Мясо оказалось жирным и вкусным, его хватило на несколько дней.
Затем я отправился в Бяньчжоу [14]. У правителя города Чжан Ци была дочь, которую уже давно мучила какая-то болезнь. Ночью девушка кричала от нестерпимой боли, которая утихала только днем.
Я поселился в отведенном мне помещении. Однажды, услышав вопли девушки, я достал зеркало и осветил им больную.
— Убили парня с гребешком! — вскрикнула она.
С постели свалился огромный петух и издох. Оказалось, что это был старый, семи-восьмилетний петух хозяина.
Когда я переправлялся через Янцзыцзян возле города Янчжоу, над рекой сгустились темные тучи, вихрь поднял волны и лодка потеряла управление. Надо было что-то предпринять, иначе мне грозила гибель. Я схватил зеркало и осветил им реку. Луч света пронзил толщу воды до самого дна. Ветер сразу стих, волны улеглись, и в мгновение ока мы очутились в тихой бухте.
Странствуя в магнитных горах Шэшань, я восходил на горные кручи, забирался в глубокие пещеры; случалось, стаи птиц, страшных и крикливых, набрасывались на меня, медведи преграждали путь. Тогда я доставал зеркало, медведи и птицы поспешно спасались бегством.
Выбрав удобное время, я решил переправиться через реку Цяньтанцзян, как вдруг начался прилив и нас понесло в море. Грохот водяных валов был слышен за несколько сотен ли [15].
— Валы уж близко, на юг плыть нельзя, — сказал кормчий. — Если не вернемся назад — быть нам в утробе рыб.
Я вынул зеркало, и взвихренные волны реки застыли, словно облака. Река вокруг лодки расступилась шагов на пятьдесят: вода стала прозрачной и мелкой, гигантские черепахи и крокодилы разбегались в разные стороны. Кормчий поставил парус, и мы словно влетели в Наньпу [16]. Оглянувшись, я увидел, что на том месте, где мы недавно были, горами вздымались водяные валы.
Потом я поднимался на гору Тяньтай [17], любовался гротами и ущельями. Обычно я всегда носил зеркало с собой, но однажды я положил его на землю и отошел на сто шагов. Зеркало сияло таким светом, что можно было разглядеть мельчайшую пылинку, а птицы в испуге срывались с гнезд и бестолково носились в воздухе.
Прибыв в Гуйцзи, я познакомился с удивительным человеком по имени Чжан Ши-луань, деяния которого описаны в моих трудах.
В Юйчжане я встретился с даосом Сюй Цзан-би. Это был седьмой потомок Шэньяна, умеющий заговаривать ножи и огонь. Даос поведал мне о том, что у Ли Цзин-шэня, смотрителя государственных амбаров в Фэнчэнсяне, есть три дочери, обольщенные оборотнями, и никто не может им помочь. Он пробовал их лечить, но безуспешно. Тогда я отправился в Фэнчэнсянь. В доме Ли Цзин-шэня меня встретили с почетом, я стал расспрашивать хозяина о его дочерях, и он рассказал мне следующее: «Все три дочери живут вместе, в боковой пристройке; каждый день к вечеру они наряжаются, стараясь перещеголять друг друга в нарядах. В сумерки они удаляются в свое помещение и гасят светильники. Однако там слышатся разговоры и приглушенный смех. А утром приходится будить их, — иначе не проснутся. День ото дня они худеют, хотел было запретить им наряжаться — грозят удавиться или броситься в колодец. Не знаю что и делать». Я попросил хозяина показать пристройку. На восточной стороне находилось окно; чтобы его нельзя было крепко закрыть, я днем сломал в оконном переплете четыре перемычки, заменив их палочками. Солнце закатилось, и хозяин сказал, что принаряженные девушки уже удалились в свои покои. Настала первая, стража, мы прислушались; в помещении девушек слышались голоса и смех. Я рванул на себя оконный переплет и осветил зеркалом помещение. Все три девушки разом воскликнули: «О муж мой! Он погиб, погиб!» Сначала ничего не было видно. Я подвесил зеркало и оставил его до утра в девичьих покоях. А когда рассвело, мы увидели двух крыс совершенно голых, без единого волоска. Одна длинная и худая, другая — жирная, весом цзиней на пять. Рядом с дохлыми крысами лежал ящер величиной с человечью руку, покрытый переливающейся всеми цветами радуги чешуей. Голова его была увенчана рожками, длинный хвост распластался по полу метра на полтора. С этих пор девушки выздоровели.