Долго, видно, сил Отортен набирался, тихо поворачивался, раздвигал плечи
каменные к стороне, где солнце падает, и отпустил дочерей по широким лугам свои воды нести.
И ушли, укатили в одну сторону обе дочери Отортена.
Он им каждый год свои думы шлет, талым снегом отцовским потчует. С побелевшей головы гонит ручейки. Да не знают про то сестры, что отец-Отортен с другой стороны, что ближе к солнышку, отпустил и меньших дочерей своих — Лозьву с Сосьвою.
Наградил он их водой прозрачной. Каждый камушек в них птицы видят с небес. Облака в этих реках купаются, прихорашиваются, а в награду дал им Отортен рыбку малую посеребренную. Не увидеть такой, не сыскать нигде. Вкусна!
Стоит Отортен, белая шапка на нем, и лузан весь расшит мхом-лишайником. Низко кланяется ему ветер Сиверко, и подножье ласкают дочери, да течет у подножья малый ручеек Тосемьи-реки.
Тот, кто был в тех краях, у камня Отортена стоял, сам, наверное, сказками его заслушивался. Он затянет протяжную песню, то жалобную, будто плач, то веселую, удалую, будто на вершине его праздник празднуют, то такой шум да свист понесется, будто оленье стадо бежит, а впереди его на белой упряжке невесту везут.
Это Отортен разговор с дочерями ведет, про дела их спрашивает. Недаром в народе его говорящим камнем зовут.
ТРУСЛИВОЕ СЕРДЦЕ
Силы у Ювана хоть отбавляй, и зла столько же. Плохо, когда не знает человек, куда силу девать. Потому и не любили его, на праздники никто не приглашал. А он от этого еще злее был. В молодые-то годы, правда, приглашали, да только всегда Юван с кем-нибудь ссорился, в драку лез. Худая молва быстро летит по свету. Вот и перестали его в гости звать.
От обиды такой уехал он далеко, чтобы никого не видеть, никого не встречать.
Жена у него была — Огафьей звали: тихая-тихая, молчаливая. Посмотрит только на нее Юван, а она сразу вся задрожит, как осиновый лист на ветру. Да и олени, и собаки его боялись: каждый на своих боках испытывал его пинки и удары. А если узнавал Юван, что у кого-то праздник, ехал тогда он за далекие версты, брал огненной воды и приезжал домой чуть жив. Все в юрте и вокруг стихнут, кажется, перестают дышать: Огафья, олени, собаки.
Даже деревья, кажется Огафье, не машут своими ветками, а притихли и слушают, как бушует Юван.
Обидит он Огафью и как только уснет, наденет она лыжи да убежит в тайгу к оленям.
Они ласкаются к ней, лижут ее руки, жалеют ее.
Проснется Юван, скучно ему, что никто не слушает его, пойдет, найдет Огафью, растолкает оленей, привезет ее домой да снова побьет.
Плохо живет Огафья. А куда пойдешь? Родных нет у нее, все боятся Ювана. Вот и жила она, слушала ругань да терпела побои. А куда денешься?
Раз ушел Юван на охоту, долго его не было. Огафья взяла чуман{12} да пошла в лес к зверям. Пойду, думает, попрошу у зверей воды, которую они пьют, может, напившись ее, Юван добрее будет. Долго встречи ждать не пришлось. Видит, лиса хвостом виляет, ушки навострила, обхитрить кого-то хочет. Увидела Огафью — поклонилась низко.
— Лисанька, — говорит Огафья, — дай мне воды твоей, которую пьешь. Может, сердце лучше будет у моего Ювана.
— Не жаль, Огафьюшка, да только хитрить он перед тобою будет.
— Не беда! Хитрость тоже нужна человеку. Может, зло зато пройдет у него.
— На! — И лиса налила ей воды.
Идет дальше Огафья. Смотрит, соболь с дерева на дерево прыгает. Увидел Огафью.
— Зачем пожаловала? — спрашивает.
— Да хочу воды у тебя попросить, которую ты пьешь. Может, Юван добрее будет.
— Стоило идти! Принес бы сам. Да ведь попробует он моей воды, все время будет в работе.
— Вот и хорошо, — говорит Огафья, — работа не портит человека.
Дал ей соболь своей воды.
Идти дальше стало труднее, бурелом кругом, лес все гуще. Слышит Огафья — треск пошел по лесу.
Подходит — медведь! С корнем деревья вырывает — берлогу строит. Увидел Огафью — остановился.
— Какими судьбами?
— Да вот пришла к тебе воды просить. Ювана своего хочу напоить, может, зло у него и пройдет.
— Да, зол он у тебя. Только ведь моя вода сделает его еще сильнее.
— А разве не нужна ему сила? — говорит Огафья.
— Да ведь кому как? Кто гордится ею, а кто озорует. На, бери, для тебя мне не жалко!
И медведь налил Огафье в чуман своей воды.
Долго шла по лесу Огафья, пока встретила лосиху. Мычит лосиха, бегает беспокойно, плачет.
— Горе у тебя какое-то? — спрашивает Огафья.
— Ох, горе! Горе! Лосенка потеряла. А ты что здесь делаешь?
— Да не вовремя, видно, я пришла. Хотела воды попросить для Ювана. Может, не такой злой будет.