Открыла я глаза, вся дрожу. На столе лампа горит, ужин со стола не прибран, постели не смяты. Видно, еще не ложились спать… А за дверью шаги, голоса.
Дух захватило. Ведь не маленькая, понимаю же: найдут на квартире у наборщика шрифт — ясно же, для чего ему шрифт… Плохо будет папе!
Села на кровати, оглядела комнату. Нигде не видно. Да! А зачем мама у меня под подушкой рылась? Сунула я руку под подушку — и обмерла. Там!.. Крепко завязанный в тряпку, колючий…
Будут искать — и в мою постель полезут. Поля рассказывала, все-все перерывают… Нашли же у Симиного отца под матрацем, и у меня найдут… Надо спрятать… скорее… Но куда?!
Дрожу вся, зубы стучат, оглядываю комнату. Нет укромного места! В печку? Найдут. На шкаф закинуть? Слышно будет, да еще уроню… Сил не хватит, тяжелый он!
Сижу на кровати, узел в руках держу, не знаю, что делать! А надо! Знаю — надо! Куда же, куда?!
И вдруг осенило меня. Вскочила я, подбежала к столу на цыпочках, заглянула в глиняный кувшин — большой у нас был. Так и есть, молока в нем еще порядочно. Перенесла кувшин на подоконник. Стала развязывать узел со шрифтом, руки дрожат, сил нет. Узел крепко затянут. А сама так и жду — вот-вот войдут. Не поддается узел. Вцепилась зубами, рванула — развязался! Опустила тряпку одним концом в кувшин. Посыпался шрифт, зашуршал… Так я и застыла… Ничего, ходят там, авось не слышно…
Стало молоко кверху подниматься, тряпку замочило. Разложила тряпку на подоконнике, сыплю горстями, спешу. Поднялось молоко до краев, а шрифта еще много. Как быть? Отлить? Руки трясутся, подниму кувшин, расплескаю, догадаются… Оперлась руками о подоконник, подтянулась к краю кувшина, давай молоко отпивать… Глотаю, давлюсь, в горле застревает. Чуть не поперхнулась. Вдруг шаги к двери… Я и дышать перестала… Нет, отошли!
Всыпала еще две горсти — опять молоко до краев. Снова отпивать стала.
Ух, все там, до последней буковки! И молоко снова наравне с краем. Отпила еще глотка три, тряпку сложила, бросила в раскрытую корзину, где у мамы лоскуты лежали. Сама — юрк в постель. В голове шумит, словно лечу куда-то вместе с комнатой, нехорошо так…
Долго ли пролежала, не знаю… Слышу, отворяется дверь, вошли все. Мама говорит, а у самой голос дрожит:
— Ребенка только не троньте, очень больна девочка!
А кто-то отвечает:
— Девчонка нам ни к чему. А кровать осмотреть надо. Снимите девочку!
— Нельзя, — мама говорит, — тревожить ее…
Слышу, еле говорит, бедная. Так мне ее жалко стало. И сказать-то ей нельзя, что шрифта под подушкой уже нет.
Прикрикнул пристав:
— Берите девчонку! Нечего тут!
Подошел папа. Взял меня на руки, сел на стул. А я притворилась, будто и не чувствую. А у самой сердце выскочить хочет. И у папы руки дрожат.
Слышу, сбросили подушку, роются в постели. Долго шарили.
— Ладно, — говорят, — можете класть.
Положил меня папа осторожно. Незаметно повернулась я так, чтобы лицом к комнате лежать. Самой любопытно посмотреть. Приоткрыла веки, гляжу сквозь ресницы…
Как сейчас вижу — два дворника из соседних домов, понятые. Пристав толстый, усатый, красный. И пуще всего что-то мне его руки запомнились — пальцы короткие, пухлые, как обрубки. Всюду он ими щупал; ходит и щупает по всей комнате, ходит и щупает, пока околоточный с городовыми в вещах роются. И еще какой-то… шпион, наверное. Этого до сих пор забыть не могу. Все улыбается, голос сладенький, будто ласковый такой, а у самого глаза, как у лисицы, так и бегают, так и сверлят. И как это он не заметил, что я сквозь ресницы за ним наблюдаю?
Все перешарили, всюду искали. Папа стоит, молчит, мама на стул в уголке села.
Вдруг вижу — подошел пристав к окну. Ладонями в подоконник уперся, наклонился всей своей грузной тушей прямо над моим кувшином… Догадался?.. Нашел?.. Даже в глазах у меня потемнело…
А пристав сердито выругался вполголоса:
— Черти! Ходи тут из-за них ночью по пурге! Света божьего за окном не видать! — Повернулся от окна да как прикрикнет на маму: — Ну, чего расселась! Убери со стола, протокол буду писать.
Мама встала, тряпкой стол вытерла. Сел пристав протокол писать.
«Ой, — думаю, — что же он такое пишет?..»
А дальше я не помню: не то заснула, не то в забытьи лежала. Очнулась, как от толчка. Открыла глаза, гляжу — за окном светает. Мама у лампы сидит, шьет. А посреди комнаты стоит папа.
Вспомнила я все, чуть не закричала от радости. Цел мой папа! Дома!
Мама говорит:
— Да что я, с ума, что ли, сошла? Как же это не помнить? Говорю — своими руками Танюшке под подушку сунула.