— Если не есть для разнообразия мясо, — продолжал Пушок, то начинаешь чувствовать себя больным.
— А почему вы не любите есть мясо? — поинтересовалась Силзензюзекс.
Флинкс молился, чтобы она не втянула их впечатлительных хозяев в какой-нибудь абстрактный духовный диалог. Пушок объяснил, словно детям:
— Даже жизнь наджака или шестиногого уродца койвета равна куску солнца. Когда его гасят, тепло покидает его.
— Мы не любим делать яркие вещи темными, — развил тему Голубой. — Мы бы скорее делали темные вещи яркими. Но… — скорбно заключил он, — не знаем как.
Они замедлили шаг и, наконец, совершенно остановились перед первой из пещер. Флинкс заметил, что вход состоял из аккуратно сложенных валунов, со щелями, замурованными за отсутствием железобетона меньшими камнями и галькой.
Уговорив Пушка лечь, он начал соскальзывать со спины урсиноида.
Взглянув назад, Флинкс увидел длинное стеклянное копье лунной дорожки, разбитой на куски рябью и водоворотами озера. Осмотр лежащей впереди пещеры не открыл ничего, кроме черноты.
— Пушок, ты сказал, что все разделяют одну Пещеру, но я вижу в горном склоне и другие отверстия.
— Это все одна и та же пещера, — объяснил туземец.
— Ты имеешь в виду, что они все соединяются где-то внутри горы?
— Да, все встречаются друг с другом — До него дошла теплая мысленная улыбка. — Это все часть игры, в которую мы играем.
— Игры? — откликнулась Силзензюзекс, порядком подзамерзшая, несмотря на то, что ее термальный костюм был установлен на максимум. Когда Пушок никак это не прокомментировал, она подумала вслух: — Как ты думаешь, мы сможем устроить костер?
— Разумеется, — весело сказала Ням. — Что такое устроить костер? Это все равно что построить пещеру?
Флинкс терпеливо объяснил, что для этого требовалось, уверенный, что ему придется сделать это только раз.
— Мы пойдем и соберем мертвое дерево, — вызвались Ням и Голубой, когда он закончил объяснять.
— В какую такую игру вы играете, Пушок, та, что связана с вашим медвежьим лабиринтом? — спросил Флинкс, когда двое других отбыли.
Пушок проигнорировал вопрос и попросил их зайти в пещеру, где он молча обменялся приветствиями с другим огромным туземцем.
— Это Мягкогладкая, моя подруга, — уведомил он их в ответ на мысленно высказанный Флинксом вопрос. — Ты спрашиваешь об игре друг-Флинкс… Наши прапрапрародители забеспокоились, что однажды холод может остаться навек и много огоньков в семье угаснет.
— Я бы не сказала, что сейчас жара, — заметила Силзензюзекс.
— Холод приходит, когда горы гасят солнце, — объяснил Пушок. — Наши прапрапрародители чувствовали, что с каждым годом становится все холоднее. Им казалось, что с каждым годом солнце становится меньше, чем годом раньше.
Флинкс медленно кивнул:
— У вашего мира, Пушок, орбита эллиптическая, но не постоянная, согласно виденным мною статистическим данным, она с каждым веком раскачивается, удаляясь все дальше и дальше от вашего солнца — хотя не могу представить, как это поняли ваши предки.
— Много новых понятий, — нахмурился Пушок. — Так или иначе, наши покойные прапрапрародители решили как все наладить. Следует соответствующим образом придвинуться поближе к солнцу.
— Они говорили о регуляции орбиты Ульру-Уйюрра, — прохрипел Флинкс. — Но как они узнали?
— Надо спросить предков, — пожал плечами Пушок. — Очень трудно сделать.
— Да уж, я думаю, — охотно согласилась Силзензюзекс.
— Был, однако, и новый способ, — продолжал рослый туземец. — Копатели…
— Люди на руднике?
— Да. Они делают свои собственные пещеры очень теплыми. Мы спросили у них, как и нам тоже сделать пещеры теплыми.
— И что же они предложили? — поинтересовался Флинкс.
Пушок, похоже, был сбит с толку:
— Они сказали нам выкопать в земле большую яму, а затем засыпать там себя. Мы попробовали и обнаружили, что это создает тепло. Но так невозможно двигаться и скоро становится скучно. А также нет света. Мы не поняли, почему они сказали нам делать это таким способом. Сами они так не делают. Почему же они сказали нам сделать так, друг-Флинкс?
— Это ААннский способ веселиться в действии, — с тихой яростью ответил он.
— ААннский? — переспросил Пушок. Вернулись Ням и Голубой, оба зарытые под охапками мертвых веток.