- Ты чего тут расселась? - как можно строже поинтересовалась Настасья.
Первой очнулась, вздрогнула Куся, повернулась к хозяйке и неожиданно зарычала. Доярка от удивления аж отступила назад. Но тут к ней обернулась девочка, и Настасья удивлённо зашарила рукой по стене, силясь за что-нибудь схватиться.
Внешность девочки была слишком необычна для этого края. На красиво очерченном овале лица изумрудами сияли узкие раскосые глаза с длинными ресницами. Тонкий точеный нос, тонкие, упрямо поджатые губы. И не детская мудрость, просвечивающая из каждой черточки. Настасье вдруг показалось, что она сама намного моложе и неопытнее прибившейся к её порогу незнакомки.
- Помогите мне, пожалуйста, - обратилась к доярке девочка. - Я вас не обременю. Приютите на зиму, я отработаю. Честно. Я не ленивая. Мне некуда больше идти.
- Боже ж ты мой! - Настасья всплеснула руками. К ней возвращалась былая уверенность. - Откуда ты, ребёнок? Ты чья?
- Я сирота. И жить мне негде. Есть мне нечего. Мне бы зиму перебиться...
В поручительство за свалившуюся на голову Настасье сиротку Куся подошла к хозяйке, ткнулась мокрым носом в руку и грустно-грустно заглянула в глаза, мол, хозяйка, если не возьмёшь девочку, любить тебя больше не буду и вообще околею от тоски.
- Мне ж на дойку надо, - пробормотала растерянная Настасья. - Быстро вставай и марш в избу! Воды из бочки в углу натаскаешь, нагреешь в печи, вымоешься. А когда приду, поговорим.
Девочка энергично закивала головой и юркнула в долгожданное тепло избы.
- Только вы про меня пока никому и ничего, - высунулась из-за двери лохматая голова Маши.
- Скажешь тут, - пробормотала Настасья, запирая за собой калитку.
Маша, подгоняемая весёлым лаем Куси, освоилась в чужой избе быстро. Перво-наперво она решила подкрепиться. Еда отыскалась в новеньком буфете, со стеклянными дверцами, занавешенными белыми кружевными шторками. Не особо разглядывая кружева, девочка порылась в хлебнице, выбрала булку помягче и, едва ли не давясь, принялась запихивать её в себя, не переставая рыться в мешочках и свёртках.
На свою удачу, Маша обнаружила несколько конфет, настоящих шоколадных. Засунув их в рот вслед за булкой и спешно заглотив, как заглатывает добычу изголодавшийся зверь, вкуса лакомства она не ощутила. Но нисколько не расстроилась от этого.
Дожевав булку, потом съев пару яблок и почувствовав приятную тяжесть в желудке, девочка сообразила, что не мешало бы помыться. Пока грелась вода, в избу возвратилась Настасья. Для порядка она, бранясь, выгнала разлёгшуюся на кровати Кусю, выбрала из своих вещей какие-то тряпочки и, вылив тёплую воду в большой металлический таз, усадила в него Машу, принялась отмывать от многодневной грязи.
В окно осторожно заглядывали солнечные лучи, от прыгающих неугомонных воробьев покачивались на ветках крупные алые яблоки. На столе на почти белой скатерти стоял кувшин с парным молоком, не давая Маше возможности в полной мере насладиться процессом мытья.
Но вот она чистая, сидит на выкрашенной в весёленький зелёный цвет лавке, пьёт молоко, доедает очередную булку, а хозяйка подтирает пол, связывает в узел старые Машины тряпки. Жизнь хороша, всё налаживается. Вот только расслабляться не стоит. Ещё нужно договориться с хозяйкой и освоиться в деревне...
- Откуда ж ты такая? - закончив с уборкой, Настасья села рядом, заправила под платок выбившуюся русую прядь и задала, наконец, главный вопрос.
Кутавшаяся в цветастый шерстяной платок до сих пор не согревшаяся девочка на миг задумалась, но решила не врать без надобности.
- Из детдома сбежала, - ответила она, хмуро поглядывая на свою благодетельницу.
- Били? - неожиданно понимающе спросила Настасья.
Маша кивнула.
- Звать тебя как?
- Тара, - вдруг вырвалось у девочки, хотя до сего момента этого имени она не слышала. И всё же оно было знакомым, родным...
- Ты казашка или узбечка? - попробовала выяснить доярка.
- Не знаю.
Может, оно так и лучше: непонятное имя, чужая внешность. Теперь точно не найдут.
С печи вниз сиганул белый мохнатый котяра, заставив девочку от неожиданности вскрикнуть и поджать ноги на лавку.
2.
... Уговорить председателя оказалось несложно. Он пришел в Настасьину избу - невысокий, широкий в плечах, но узкий в талии, лысеющий, хотя ещё молодой, с умным серьёзным лицом...
Переступив порог избы, он как-то сразу заполнил собой всё помещение. Кивнув притихшей Настасье, он направился к Маше, вернее, теперь к Таре. Та сидела за столом у окна, сцепив в замок пальцы рук и неотрывно глядя на председателя.
- Валентин Игнатьевич, - подала голос Настасья. - Вы посмотрите, как её в детдоме уморили! А у нас откормится, работать будет, человеком станет на благо родине!
Председатель задумчиво потёр когда-то неправильно сросшийся, и поэтому кривоватый нос. Замершей на стуле Таре внезапно сделалось страшно. Вдруг он сейчас решит вернуть её в детдом?... Нельзя думать об этом. Смотреть в глаза, искренне, преданно, как смотрит на неё Куся. Только искренность сейчас, и ещё совсем чуть-чуть её волшебных сил помогут девочке удержаться здесь.
- Человеком она может стать в любом месте, а что я в районе скажу? - неожиданно ворчливо произнёс Валентин Игнатьевич, и Тара поняла, что победила. - Меня за беглянку по голове не погладят.
Он наклонился к Таре, приподнял её лицо за подбородок, посмотрел на свет. Девочка непроизвольно зажмурилась.
- Твоё счастье, что ты смесок, - пробормотал он. - Беленькая. Хоть сказать можно будет, что наши бабы нагуляли.
- Валентин Игнатьевич, - снова взяла слово Настасья. - Скажем нашим, что племянница моя двоюродная из города приехала. Кажется, у меня кто-то из родственников покойного Ильи в Средней Азии жил. Брат двоюродный Владлен. Так что даже врать не особо придётся.
- Согласен, - председатель, наконец, выпустил подбородок Тары из своих загрубевших шершавых пальцев.
За окном на кого-то залаяла Куся, долетела отдалённая ругань и возмущённое мычание коровы.
- Вот шалопаи! - отвлёкся на шум Валентин Игнатьевич. - Опять что-то не поделили!
Он вновь обернулся к Таре.
- Оставайся. Лишние рабочие руки нам пригодятся. Зима, говорят, ранняя будет. Готовиться к ней надо... Поживёшь пока здесь, у Тихоновой, потом решим. Изб пустых хватает.
Председатель поклонился Настасье, не встречаясь с ней взглядом, и вышел.
- А ты ему нравишься, - вырвалось у Тары.
- Глупости, - отмахнулась доярка. Ей-то снился агроном. Исключительно.
Девочка только улыбнулась, подперла голову кулаком и хитро посмотрела на свою благодетельницу.
- Что расселась, как чурка с глазьями? - непонятно отчего смутилась Настасья. - Раз остаться разрешили, значит, можно бездельничать? Вставай быстро, пошли, с колхозом буду знакомить. Не сегодня-завтра Валентин Игнатьевич тебе занятие найдёт. Уже всё знать должна!
Довольная Тара спрыгнула с высокой табуретки, готовая окунуться в новую жизнь.
- Знаешь, - на пороге остановилась доярка. - Мой брат, Арсений, все военные годы в детдоме провёл. Нас в эвакуацию везли. А он из вагона выскочил на станции и к отправлению так и не вернулся. Мать чуть с ума не сошла. После уже все детдома объехала в той области. Но нашла, вернула. Они теперь в городе живут. А я тут... Такие дела.
Она вышла на крыльцо, и вокруг хозяйки тут же запрыгала Куся, весело полаивая.
Тара на миг задержалась в избе. Вот откуда это сочувствие! Брат! Значит, знает, что она перенесла, будет защищать...
Только с наступлением ночи, забравшись на печку и уткнувшись лицом... чужим, незнакомым лицом в подушку, и отпустив суматошные события испарившегося дня, девочка позволила себе беззвучно расплакаться. Кто она теперь? Кем стала?
Вдруг те перемены, что произошли с ней, следствие неизвестной болезни? Не может человек во взрослом возрасте так поменяться! Но холодная, колючая уверенность в глубине Тары, где-то в области солнечного сплетенья, знала - так надо. Так правильно. Эта уверенность в сложные моменты превращалась в силу, отдавая дрожью вниз по позвоночнику, добегая до пяток. Эта же сила заставляла людей менять своё поведение. И от этого Таре тоже было страшно.