Он подошел к стойке и, непрерывно улыбаясь и кланяясь, в глубине души желал каждому, без исключений, мучительной смерти. Они жрали и пили, но не платили, с тех пор как возродилась эта новая страна. Жалованье им не выплачивали, а стало быть, они и платить не могли. Финансы новой страны вызывали у еврея Кристианполлера большие подозрения. Эти господа, разумеется, дожидались Тарабаса, дожидались нового полка. Без устали рассуждали о нем, а чуткое, хитрое ухо Кристианполлера усердно слушало, меж тем как он их обслуживал. Вскоре у него составилось впечатление, что Тарабаса они боятся ничуть не меньше, чем он сам, а пожалуй, даже еще больше. Расспросить про Тарабаса еврей не смел. Хотя им наверняка было что рассказать. Все они уже знали его.
Они еще обедали, когда дверь неожиданно распахнулась. Вошел один из вооруженных людей Тарабаса, козырнул, щелкнув каблуками, и грозным изваянием замер возле двери. Посланец Тарабаса, сказал себе трактирщик. Скоро явится он сам.
И действительно, минутой позже послышались лязгающие шаги солдат. В открытую дверь шагнул полковник Тарабас, в сопровождении верных соратников. Дверь осталась открыта. Все офицеры вскочили. Полковник Тарабас отдал честь и сделал им знак садиться. Затем повернулся к еврею Кристианполлеру, который все это время ссутулясь стоял у стойки, и приказал немедля подготовить еду, питье и ночлег для двенадцати солдат. Он и сам будет жить здесь, сказал Тарабас. И ему нужна просторная комната. А за дверью койка для денщика. Двенадцать его людей должны находиться поблизости. Аккуратность, чистота и повиновение — вот чего он требует от хозяина и его персонала, коль скоро таковой существует. В заключение он произнес:
— Повтори, еврей, что я только что сказал!
Слово в слово Кристианполлер повторил все пожелания полковника Тарабаса. Ему ничего не стоило их повторить. Слова Тарабаса вонзились в мозг Кристианполлера, как крепкие гвозди в воск. Остались там навечно. Он повторил все слово в слово, не поднимая головы, устремив взгляд на блестящие мыски Тарабасовых сапог и на серебристую каемку приставшей к рантам грязи. Он мог бы потребовать, думал Кристианполлер, чтобы я языком вылизал ему ранты. Ох, только бы не потребовал.
— Смотри мне в глаза, еврей! — сказал Тарабас.
Кристианполлер выпрямился.
— Что ты имеешь возразить? — спросил Тарабас.
— Ваше высокоблагородие и ваше превосходительство, — отвечал Кристианполлер, — все готово и в полном порядке. Для вашего высокоблагородия устроена просторная комната. А для спутников вашего высокоблагородия — большое помещение. И кровать возле двери мы поставим. Удобную кровать!
— Верно, верно, — сказал Тарабас. Приказал своим людям принести из кухни обед. И сел за свободный стол.
В зале царила полная тишина. Офицеры не шевелились. Не разговаривали. Ложки и вилки лежали подле тарелок.
— Приятного аппетита! — воскликнул Тарабас, вытащил из-за голенища нож, тщательно его осмотрел. Лизнул большой палец и провел им по лезвию.
Еврей Кристианполлер приблизился с дымящейся миской в правой руке, с ложкой и вилкой в левой. Подал он горох с квашеной капустой и розовыми свиными ребрышками. Нежный серый пар поднимался над миской.
Поставив миску на стол, Кристианполлер поклонился и задом попятился к стойке.
Оттуда он из-под полуопущенных век наблюдал за чрезвычайно здоровым аппетитом грозного Тарабаса. Без особого приглашения он не смел подчиниться голосу сердца, который нашептывал ему, что не мешало бы предложить могущественному человеку чего-нибудь спиртного. Предпочел дождаться приказа.
— Неси выпить! — наконец вскричал грозный Тарабас.
Кристианполлер исчез и мгновение спустя вернулся с тремя большими бутылками на солидном деревянном подносе: вино, пиво и шнапс.