А между тем золотой осенний день подходил к концу. Напротив трех больших окон, на козлах, где висели засаленные коричневые кожаные ремни и блестящие сабли, играли красноватые отблески закатного осеннего солнца. Туда и смотрел еврей Натан Кристианполлер. Эти отблески казались ему знаком, что древний Бог еще жив. Он, еврей, знал, что солнце заходит на западе и каждый безоблачный день озаряет эти козлы, и все же в этот миг давно знакомый и естественный факт дарил ему утешение. Пускай сюда явился грозный Тарабас. Солнце Господне пока что заходило, как и каждый день до сих пор. Настало время прочитать вечернюю молитву, обернувшись лицом к востоку, то бишь именно к козлам, на которые сейчас смотрел Кристианполлер. Как он мог молиться? Шум еще нарастал. В этот миг все ужасы войны и множества оккупаций показались Кристианполлеру сущими пустяками по сравнению с вообще-то совершенно безобидным топотом и рыком мужчин вокруг Тарабаса. А тот, кстати единственный, сидел за своим столом. Откинувшись далеко назад, почти лежа, широко раскинув ноги в туго натянутых штанах и вытянув далеко перед собой ступни в блестящих сапогах. Время от времени его тянуло захлопать в ладоши, как не переставая хлопали остальные. На столе у него уже стояла добрая дюжина пустых стопок, и к ним добавлялись все новые, полные, принесенные, точно жертва, заботливыми руками стоящих вокруг офицеров. Кроме Тарабаса, уже полчаса никто не пил. Со своего места у стойки еврей Кристианполлер видел, когда пора было налить новую стопку. Собственно говоря, он неотрывно смотрел лишь на стол полковника Тарабаса, и ни шум, почти оглушавший его, ни всяческие заботы, его переполнявшие, не могли отвлечь его от самой важной заботы: желает ли грозный начальник еще выпить. Из бутылки, которую Кристианполлер заранее поставил на стол, Тарабас уже не наливал. Очевидно, ему больше нравилось, когда его обслуживали офицеры. Но вот, как показалось Кристианполлеру, им тоже стала овладевать усталость. По прикидкам трактирщика, он только что осушил шестнадцатую стопку. Великий Тарабас зевнул; Кристианполлер отчетливо разглядел. И это несомненное свидетельство человеческой слабости успокоило еврея.
Между тем вечерний отблеск солнца очень быстро покинул трактирный зал. Стало темно, чуть не в один миг. Внезапно послышался глухой звук падения. Федя лежал на спине, раскинув руки, гармошка умолкла, будто ее вдруг разорвали пополам.
— Воды! — крикнул кто-то.
Кристианполлер подбежал с ведром, которое всегда стояло наготове за стойкой, и выплеснул тяжелый, холодный поток в лицо Феде. Окружающие пристально наблюдали, скорее с любопытством, чем с ужасом, как Федя очнулся, фыркнул и, едва вернувшись к жизни, еще лежа, опять оглушительно захохотал… вроде как новорожденный, приветствующий свет мира жалобным плачем. Тем временем окончательно стемнело.
— Зажгите свет! — крикнул Тарабас и встал.