Тогда хозяин, мужчина крепкий и упитанный, давно уже питавший к Тарабасу неприязнь, подошел к нему и велел убираться из бара. Чертыхаясь, Тарабас расплатился, вышел из заведения, однако, к огорчению хозяина, остался возле двери караулить Катерину. Спустя несколько минут она появилась, раскрасневшаяся, с растрепанными волосами, явно в большой спешке, со страхом в глазах и, как показалось Тарабасу, красивая, как никогда.
— Ты где была? — спросил он.
— На почте, — ответила Катерина. — Пришло письмо, заказное, я за ним ходила, почтальон не застал меня дома. Отец захворал. Помрет, наверно. Надо возвращаться домой! И как можно скорее! Ты мне поможешь? У тебя есть деньги?
Ревниво и недоверчиво Тарабас пытался прочесть в глазах, в голосе и лице возлюбленной ложь и обман. Долго смотрел на нее с пытливой, укоризненной грустью, а когда она, в полном замешательстве, опустила голову, сказал (внутри уже закипала ярость):
— Врешь ты все! Где ты была на самом деле?
В тот же миг он вспомнил, что нынче среда, день, когда у повара выходной, и подозрение обрело реальность и живость. Ужасные картины молнией мелькали в мозгу Тарабаса. Он уже стиснул кулак и ткнул Катерину в бок. Она пошатнулась, выронила сумочку, шляпка слетела с головы. Тарабас поспешно поднял сумочку, перерыл ее содержимое, не переставая твердить: «Где письмо отца?» Письма он не нашел.
— Наверно, я его потеряла! От волнения! — пролепетала Катерина, в глазах у нее блестели слезы.
— Вот как, потеряла! — рявкнул Тарабас.
Кое-кто из прохожих уже с любопытством остановился. Из бара вышел хозяин. Защищая, левой рукой обнял Катерину за плечи и отодвинул себе за спину, а правую вытянул вперед и крикнул:
— Нечего затевать свару возле моего бара! Убирайтесь! Я запрещаю вам находиться здесь!
Тарабас взмахнул кулаком и со всей силы врезал хозяину по физиономии. Крохотная капелька крови выступила на широкой переносице хозяина, потекла по щеке узкой красной полоской. Отличный удар, подумал Тарабас, сердце его возликовало, преисполнившись еще более жаркой злобой. Кровь, которую он пролил, подогрела жажду увидеть еще больше крови. Казалось, в тот миг, когда потекла кровь, хозяин стал ему настоящим, лютым врагом, единственным, какой был у него в гигантском каменном Нью-Йорке. И когда этот враг полез в карман за носовым платком, чтобы утереть кровь, Тарабас решил, что он ищет оружие. И потому бросился на хозяина, скрюченными пальцами вцепился ему в горло и душил, пока тот не упал, ударившись головой о стеклянную дверь бара. Невообразимый шум наполнил голову Тарабаса. Треск и звон стекла, глухой удар от падения вражеского тела, многоголосый крик глазеющих, забавляющихся и одновременно перепуганных прохожих, официанток и посетителей слились в океан ужасных звуков. Не отпуская могучую шею хозяина, Тарабас упал вместе с ним. Сквозь пиджак и жилет он чувствовал его плотный, мускулистый живот. Разинутый рот врага выставлял на обозрение красную глотку, бледно-серое нёбо, под которым диковинным зверьком шевелился язык, ослепительную белизну крепких зубов. Тарабас видел пузырьки пены в уголках рта, посиневшие губы, выпяченный подбородок. Внезапно чья-то незнакомая рука сгребла Тарабаса за воротник, едва не удавила, подняла вверх. Боли и насилию он противостоять не мог. Разжал пальцы. Не глядя по сторонам. Ничего вообще не видя. Неожиданно его обуял страх. Отчаянно работая локтями, он растолкал толпу; в ушах по-прежнему шумело, в груди огромный, неизъяснимый ужас. Большущими прыжками он пересек улицу, слыша за спиной погоню, крики и пронзительный свисток полицейского. Он бежал. Чувствовал, что бежит. Бежал, словно у него десять ног, недюжинная сила в бедрах и икрах, свобода впереди, смерть за спиной. Свернул в боковую улицу, бросил взгляд назад. Никого. Забежал в темное парадное, схоронился под лестницей, увидел и услышал, как погоня промчалась мимо. По лестнице спускались люди. Он затаил дыхание. Целую вечность, так ему показалось, сидел тихо-тихо… Словно в могиле. В гробу. Где-то плакал младенец. Во дворе гомонили дети. Эти голоса успокоили Тарабаса. Он одернул рубашку, пиджак, поправил галстук. Встал и опасливо пошел прочь. Улица выглядела как всегда. Тарабас вышел из подворотни. Уже свечерело. Зажглись фонари, и окна магазинов были ярко освещены.
II
Вскоре Тарабас, к своему ужасу, заметил, что снова идет к бару. Остановился, свернул за угол, в боковую улицу, уверенный, что надо держаться левее, а через секунду-другую обнаружил, что шел по периметру прямоугольника и во второй раз приближается к бару. Все это время он, по обыкновению, высматривал какой-нибудь знак, предвещающий удачу или беду, — белого коня, монахиню, рыжего человека, рыжеволосого еврея, старуху, горбуна. Так ничего и не высмотрев, он решил приписать судьбоносный смысл другим вещам. Начал считать фонари и камни мостовой, маленькие четырехугольные решетки водослива, закрытые и открытые окна домов и число собственных шагов от определенной точки улицы до следующего перехода. Испытывая таким манером всевозможные оракулы, он добрался до одного из тех длинных, узких, благотворно темных кинотеатров, которые тогда еще назывались «синема» или «синематограф» и порой ночь напролет без перерыва крутили многообразную программу. Поскольку Тарабасу почудилось, что театр возник перед ним внезапно (будто он к нему не подходил), он воспринял это как знак, купил билет и вошел в темный зал, следуя за путеводным лучом желтоватого фонарика билетера.