— Собака, — прохрипел Рамзин, — сукин сын!
С последней ясностью, дарованной близкой смертью, Концев осознал позор своей гибели. Крестьянский нож пробил ему горло. И был он в руке паршивого бандита, дезертира. Горечь, стыд и ненависть исказили лицо Концева. Он упал, сперва на колени. Потом вытянул руки, толпа прянула в сторону. А у него уже не было сил опереться на руки. Он рухнул во весь рост, лицом в уличную грязь и нечистоты. Кровь хлестала из горла, через ворот мундира, впитывалась в загаженную землю. По его телу и по телам других солдат топали кованые сапоги толпы. Иные поранили самих себя. Иных поранили соседи. Но вид собственной крови вовсе их не унимал, наоборот, дурманил еще больше, чем вид чужой, которая лилась повсюду. Короткая схватка опять-таки их не утомила, а, наоборот, только усилила жажду бессмысленного буйства. Из широко разинутых ртов до странности регулярно, в почти строгом ритме вылетали нечеловеческие вопли, в которых были и рыдание, и вой, и тоска, и ликование, и хохот, и плач, и страстно-голодный звериный рев. Один из солдат притащил факел. Он обмотал конец палки скатертью, разбил один из фонарей, смочил ткань керосином и поджег. Теперь он размахивал этим факелом над головами, касаясь им низких свесов сухих гонтовых крыш и поджигая их. Многие последовали его примеру. И вскоре вся главная улица Коропты стояла в огне. Язычки пламени, весело и непринужденно пляшущие на крышах по обе стороны улицы, так развеселили толпу, что она почти забыла о евреях. И хотя по-прежнему тащила бедолаг за собой, спотыкающихся, падающих на колени и рывком поднимаемых на ноги, но уже не лупила и не пинала. Кое-кто даже начал успокаивать их, увещевать и указывать на жуткие красоты, какие тут учинили:
— Гляди, гляди, какой огонек!.. Гляди, какая у меня рана. Болит, видишь?
Мало-помалу к евреям привыкли. Толпа так долго их мучила, что они стали неотъемлемой частью триумфального шествия. Отпускать их нельзя, ни под каким видом. Но кроткие слова и мягкое обращение пугали евреев еще сильнее, чем побои и мучения. Им казалось, что за всеобщей кротостью наверняка последуют еще более страшные муки. Когда к их плечам тянулась мирная рука, они вздрагивали, словно от удара кнута. Со стороны они походили на кучку безумцев, объятых тупым, слабым и перепуганным безумием, посреди жестокого и опасного безумия других. Они видели, как горят их дома; наверно, их жены, дети и внуки уже погибли, им хотелось молиться, но было страшно издать хоть один звук. Почему древний Бог карал их так тяжко? Четыре года кряду Он осыпал короптинских евреев мучениями. Царь, древний фараон, умер, новый воскрес в вечной египетской стране, да-да, совсем новый, хоть и маленький, но невероятно жестокий Египет воскрес вновь! Время от времени евреи сдавленно вздыхали, и эти вздохи походили на хриплые, испуганные крики чаек перед бурей.
Часовые в казармах услышали выстрелы. Люди Тарабаса, оставшиеся в кладовке Кристианполлера, тоже. Они вдруг опомнились, очнулись от хмеля, в какой их повергли выпивка, молитвы да песнопения. Ими овладел страх, страх дисциплинированных солдат перед собственной воинской совестью и ужасными карами Тарабаса. Часть их оружия забрали дезертиры. Солдаты в кладовке смотрели друг на друга, молча, укоризненно и опасливо, виновато отводили глаза. Теперь, протрезвев, они хотя и сумели вспомнить все события этого странного и страшного дня, однако не находили объяснения злым чарам, под которые подпали. Перед Богородицей по-прежнему горели и чадили несчетные огарки свечей. Ко лика Богородицы уже не было видно. Казалось, он опять исчез, поглощенный сумраком.
— Что-то скверное происходит, — наконец сказал кто-то. — Надо нам вернуться в казармы. Предупредить командира. Кто пойдет?
Молчание.
— Все вместе пойдем! — сказал другой.
Они погасили чадящие огарки и вышли из кладовки. Увидели отблески пожара, услыхали шум, припустили бегом, сделали крюк вокруг главной улицы. Когда они добрались до казарм, полк стоял готовый к выступлению. Тарабас как раз вскочил на коня.
— Живо стать в строй! — вскричал он.
Они со всех ног кинулись в комнаты, отыскали несколько брошенных винтовок и поодиночке стали каждый в одну из шеренг Несколько офицеров (не все) тоже были на ногах. Послышались привычные команды Сильно поредевший полк двинулся в город, Тарабас верхом во главе колонны, как положено по уставу, с шашкой наголо. Вышли прямиком на главную улицу. Грозный полковник Тарабас, впереди, в двадцати шагах от первой роты, красноватый в отблесках огня, выглядел так устрашающе, что безумная толпа мгновенно притихла.