III
Ночью прошел дождь. Утро выдалось свежее, камни мостовой были еще влажные. Но быстро высыхали на ровном бодрящем ветру. По улицам уже тарахтела поливалка, снова смачивая мостовую.
Тарабас решил сдаться первому встречному полицейскому. Но пока что вокруг не было ни одного, и он подумал, что, пожалуй, лучше обратиться не к первому, а к третьему — из-за цифры три, всегда приносившей ему удачу. Жив хозяин или мертв, очень может быть, зависело именно от этого.
Вот и первый полицейский, он обогнал Тарабаса. По сути, это и встречей не назовешь. Тарабас считал, что встретиться можно только лицом к лицу. Впереди появился еще один, идет, помахивая резиновой дубинкой, с утра усталый, зевает — стало быть, это первый. Чтобы по возможности оттянуть встречу со следующим, вторым, Тарабас свернул на ближайшую боковую улицу. Но здесь-то и наткнулся на второго, с виду бодрого и молодого, словно только что заступившего на дежурство. Тарабас улыбнулся ему и немедля повернул обратно. Боялся он не закона, который, вероятно, уже преследует его, нет, он боялся, как бы пророчество не исполнилось раньше, чем он надеялся. Остается последний, думал он, а там все в руце Божией!
Однако минуло целых полчаса, а на главной улице, куда он вернулся, ни одного полицейского видно не было. Тарабас уже начал прямо-таки тосковать по третьему. Но в ту минуту, когда он появился в дальнем конце широкой улицы, посреди мостовой, и его черная каска отчетливо нарисовалась на фоне темной зелени парка, которым заканчивалась улица, — в ту самую минуту раздался звонкий голос нью-йоркского мальчишки-газетчика, одного из первых в это утро.
— Война между Австрией и Россией! — во все горло кричал мальчишка. — Война между Австрией и Россией! Война между Австрией и Россией!
Одну из самых светских газет, еще влажную от утренней росы и ночной типографской краски, Тарабас купил. «Война между Австрией и Россией», — прочитал он.
Полицейский подошел, через плечо Тарабаса заглянул в утреннюю газету.
— Война, — сказал Тарабас полицейскому, — и я пойду воевать!
— Тогда возвращайтесь живым! — сказал полицейский, козырнул и удалился.
Тарабас догнал его, спросил, как быстрее всего добраться до российского посольства, и, получив нужную справку, большими шагами поспешил в посольство, навстречу войне. И Катерина, и хозяин, и собственное злодеяние стерлись из памяти, забылись.
IV
В огромном нью-йоркском порту, глядя на величественные, белые, словно невесты, корабли, на толпы грузчиков, матросов, чиновников, зевак, торговцев, слыша вековечный однообразный плеск темно-зеленых волн об обшивку судов и камни набережной, Николай Тарабас окончательно запамятовал вчерашний день. Сердца дерзких, опрометчивых и слегка взвинченных людей неисповедимы; это темные, как ночь, колодцы, где могут потонуть мысли, чувства, воспоминания, страхи, надежды, даже раскаяние, а порой и богобоязненность. Поистине колодцем, глубоким и темным, было сердце Николая Тарабаса. Но его большие светлые глаза светились невинностью.
И все же, прежде чем поднялся на корабль, он скупил все газеты, какие смог добыть в последнюю минуту, чтобы прочитать, нет ли там какой заметки об убийстве некоего хозяина бара неким Тарабасом. Тарабас словно искал заметку о происшествии, которому был всего лишь свидетелем. Казалось, сейчас для него важнее корабль, каюта, где он будет жить, примечательные пассажиры, что поплывут вместе с ним, война и родина, ожидавшие впереди. Он плыл навстречу родным полям, звонким трелям жаворонков, негромкому стрекоту кузнечиков, сладковатому запаху печеной картошки в полях, серебристому штакетнику, окружающему отцовскую усадьбу словно плетеное берестяное кольцо, навстречу отцу, который раньше виделся Николаю жестоким, но по которому он сейчас вновь тосковал. Разделенные на две половины, широкие, черные с проседью отцовы усы лежали над ртом, мощная гряда спутанных волос, в течение дня не единожды причесываемая щеткой и гребнем, естественный символ домашнего всевластия. Мать у Тарабаса была женщина кроткая, белокурая. В любимицах у отца состояли двенадцатилетняя Люся и кузина Мария, дочка безвременно умершего, очень богатого дядюшки, — пятнадцатилетняя девочка, часто не ладившая с Николаем Тарабасом, задиристая и хорошенькая. Все это пока далеко, незримо, но уже чувствуется за темно-зелеными океанскими волнами и еще дальше, там, где океан вздымается к небу, чтобы слиться с ним воедино.