Так, где обычно прячут всякие секретные документы? В кино их засовывают в сейф… Сейфа тут нет, уже хорошо. А то на этот сейф мне потребуются три сапера, два ворошиловских стрелка и Жан-Клод Ван Дамм на заднем плане для красоты. В приключенческих книжках обычно находится клочок бумаги с кровавой надписью типа: “Три шага вперед и вверх… Парашют не забудь, дура!”. Я осмотрелась — похожего клочка нигде не валялось. Тоже хорошо.
Я откинула крышку небольшого орехового бюро, скромно стоявшего в углу. Ничего интересного… Счета, хозяйственные бумаги, деловая переписка. От бюро я перешла к письменному столу. Там-то, в самом нижнем ящике я и нашла одну очень интересную бумажку. Это было что-то вроде свидетельства об оформлении опекунства надо мной, родимой. То есть над Павлой, поганкой грызолапой. Документик был составлен очень интересно. Оказывается, граф мог свободно распоряжаться моими денежками до достижения мной двадцати одного года. Если же вышеозначенная девица Павла вдруг намылилась бы окольцеваться с кем-нибудь до двадцати одного года, то в этом случае деньги сразу бы отвалились к ней целым куском и безо всяких претензий со стороны прыткого опекуна. Теперь понятно, почему граф так хотел выдать Павлу за кого-то из своих отпрысков… Когда я взглянула на общую сумму, в которую было оценено имущество князей де Сабеле, мне стало плохо. Цифирь была с таким количеством нулей, какое и не снилось даже Международному валютному фонду. Чтобы было яснее, скажу вам, что по сравнению с Павлой Билл Гейтс так… делец средней руки.
Я еще раз перечитала контракт, чтобы получше запомнить его содержание, и положила драгоценную бумажку на место. Больше ничего интересного в письменном столе я не нашла. Глупо, конечно, было надеяться, что граф ведет дневник, начинающийся фразой типа: “Сегодня я зарезал свою жену… Я не виноват, она сама начала кусаться!” Зато я обнаружила краткую запись о венчании Жужи и графа, сделанную, вероятно, самим графом Басором. С педантичной точностью там сообщалось, что…
Дверь заскрипела. Я под столом превратилась в предмет обстановки, но углядев, что вошедшие ноги принадлежали Уле, расслабилась и высунулась из укрытия.
— Здорово, битый молодец! Как ты догадался, что я здесь?
— Подумал! — огрызнулся мой рыженький. — Ты лучше скажи мне, отчего у тебя такая страсть ко взломам с проникновением? Это ведь аморально… ты воспользовалась невменяемым состоянием бедной больной женщины…
— Ничего себе наезды! — возмутилась я. — Я тут тружусь, как бобер в пустыне, как вошь на лысине, потею изо всех сил, чтобы разузнать всю правду об этой Жуже, лопату ей в бок и электричку навстречу, а всякие моралисты тут правозащитные сопли разводят! Да я… да ты… как врежу вот тебе, узнаешь, откуда волосы растут!
Ула понял, что не вовремя вылез со своей справедливостью, и заюлил:
— Ой, Полиночка, да ты что, золотко?! Да я ни в жизнь, вот зуб даю! Да разве я что против имею? Я ж хотел сказать: баба с возу, кобыле легче…
— Это ты кого кобылой назвал, мерин рыжий? — грозно выпрямилась я.
Ула понял, что ляпнул что-то лишнее, и опытно отступил в район бюро, прикрывая избитые части тела и испуганно бормоча:
— Да я это… В смысле того… Только не бей! За одного битого двум небитым дают… На сердитых понты кидают… Не имей сто рублей, а забей сто друзей…
От страха перед моей грозной расправой у рыжего что-то отскочило в покалеченной голове, и он вывалил на меня кучу русских пословиц в народной обработке вместо апелляции. Ну что ж, мы тоже не из пробирки, вспомним детство золотое. Поэтому напрягла память, поднатужилась и выдала:
— Блудливой чушке — полено на шею! Будет спина, найдется и вина! Будет волку на холку!
Ула икнул и привычно засопливился, долбя на жалость. Смотреть, как двухметровый швед исходит мокротами прямо у меня на глазах, было невыносимо. Я вообще жалостливая, особенно к убогим и болезным… недобитикам, поэтому, вытащив кружевной платок, кинулась утирать слезы бывшему скальду. Тут-то нас и застукал вздрюченный донельзя Шандор.
Вообще, ситуация, конечно, вышла двусмысленная по меркам того времени. Ну представьте себе: почти окольцованная девица вытирает своим платочком личико абсолютно левому графу, приговаривая при этом нечто вроде: “Ах ты мой зайчик скорбный… Ай, синячок больно? Бедняжечка… А ну-ка, сейчас высморкаемся… Вот умничка, вытрем носик… Бесхребетинка ты моя перебитая… Лебеденок ощипанный…”
Шандор сперва захлебнулся собственным возмущением, да так, что я испугалась, не придется ли откачивать парня. Затем он возопил тонким голосом:
— Это моя невеста, граф! Уберите руки с ее плеч!
Пацан, видно, хотел сказать — с плечевого сустава. Определить, где у Павлы, этой жертвы диетологов, кончаются кости и начинается все остальное, не смог бы даже самый опытный патологоанатом. Но это я так, к слову…
Шандор, сегодняшний потуг на героя-любовника, храбро промаршировал к прибалдевшему Уле и вякнул ему прямо в лицо:
— Как вы посмели! Я вызываю вас на дуэль! Смойте кровью это оскорбление! — и парень судорожно зашарил по карманам в поисках перчатки.
Внезапно в Уле взыграла кровь предков. Он выкатил глаза, как бешеный бык, засопел и вдруг взревел:
— Дуэль?! Ах ты, утирок сопливый! Да я тебя на спиннинг перемотаю, клянусь серной пробкой в волосатом ухе Одина! Да я тебе твои спички в нос загоню и гопак плясать заставлю! Утыкаю ребрами внутренние органы, упырь малахольный!
Я испугалась, как бы мой разрезвившийся Помощник и в самом деле не переработал Шандора на сервелат, поэтому мобильно прикрыла все еще роющегося по карманам женишка своими костями:
— Ай, граф не убивайте мальчика, он еще так молод! Я согласна, согласна уехать с вами при условии скорого венчания и подписания брачного контракта… Шандор, лапушка, не тыкайте мне в ребра, порежетесь ненароком!
Шандор так и не нашел перчатку и решил воспользоваться носовым платком не первой свежести. Храбро высунувшись из-за моего плеча, он завопил:
— Я требую удовлетворения! — и пульнул платком прямо Улику в лицо.
Ула ловко принял подачу и отпасовал Шандору точно в лоб.
— Поломаю козла! Порву как Тузик грелку!
Шандор понял, что сейчас ему и безо всякой дуэли налупят в череп, и предпочел сбежать по-тихому, не забыв вякнуть на прощание:
— Через час у северной башни!
Расходившийся Ула со стулом в руках попытался его догнать и избить, но я не позволила. Перекрыв дверь телом, я грозно вопросила роющего паркет Улу:
— Это еще что за обдолбанный берсеркер? Ну-ка превратись обратно в трусливого интеллигента! Нам еще тут избиения младенцев не хватало!
Ула послушно затих, сел на стульчик, сложил руки на коленях и захныкал:
— Я не нарочно… Что же нам теперь делать? Через час этот ханурик влепит мне свинца между глаз и мое тело будет основательно испорчено. Я совсем не умею стрелять из пистолета…
— А все из-за тебя! — поддела я парня. — Не совал бы ты ему порножурнал, до сих пор бы пацан по тебе вздыхал. Ишь ты, не нравились ему ухаживания бедного мальчика! Вот получишь пулю в глаз, понравится! И вообще, с чего ты так расходился?
Ула гордо распрямился:
— Во мне заговорила кровь предков!
— Моча их тебе в голову стукнула! — хмыкнула я. — Ты ж парня до энуреза довел! А теперь на дуэли лупиться придется… Что делать-то будем, горячий шведский бузила? На дуэль тебе идти нельзя — за дырявое тело тебя наверху по кудряшкам не погладят… Бежать тебе надобно, вот! Спрячешься в лесу, а я тебе передачки носить буду!
Такая перспектива рыжего не обрадовала. Он заерзал на стуле, засопел и задумался. Я не мешала ему. Пусть пацан подумает, пораскинет чем можно… Ох, ну это же надо — схлопотать вызов на дуэль! Как будто у нас и так проблем мало…
В дверь деликатно постучали. Вошел уже знакомый перекореженный слуга и, понизив голос, сказал мне: