Иван Васильевич смутился. Он совершенно забыл о Василии Ивановиче, и совесть начала его в том упрекать.
— Вы знаете Василия Ивановича? — спросил он запинаясь.
— Знавал в молодости... Да вот давно уж не видал. Он человек не бойкий в разговорах, а практически дельный. Если б все люди были, как он, просто без образования, наш народ гораздо бы скорее образовался... А то нам долго мешали недообразованные крикуны, которые кое о чем слышали, да мало что поняли... Кланяйтесь Василию Ивановичу, если он жив... А теперь прощайте... Я заговорился с вами... Прощайте.
Князь пожал у Ивана Васильевича руку и быстро скрылся, оставив своего собеседника в сильном раздумье.
«Уж не это ли наша гражданственность?» — подумал он.
— Ваня, Ваня!.. — закричал вдруг кто-то за ним.
Иван Васильевич обернулся и очутился в объятиях своего пансионного товарища, того самого, который встретился ему на владимирском бульваре...
— Ваня, как это ты здесь? — спрашивал он с дружеским удивлением.
— Сам не знаю, — отвечал Иван Васильевич.
— Пойдем ко мне. Жена будет так рада с тобой познакомиться. Я так часто ей говорил о том счастливом времени, когда мы сидели с тобой в пансионе на одной лавке и так ревностно занимались, так жадно вслушивались в ученые лекции наших профессоров.
— Шутишь ли? — сказал Иван Васильевич.
— Тут, брaтeц, как не быть признательным к этим людям. Им я обязан и душевным спокойствием и вещественвым благосостоянием. Я богат потому, что умерен в своих желаниях. Я неприхотлив потому, что вечно занят. Я не взволнован желанием искать рассеянья, потому что нахожу счастие в семейной жизни. В этом счастии заключается вся моя роскошь, и благодаря строгому порядку я могу еще делиться своим избытком с неимущими братьями. К несчастью, на земле не может быть равенства; человек никогда не может быть равен другому человеку.
Всегда будут люди богатые, перед которыми другие будут почитаться бедными. Ум и добродетель имеют тоже своих богатых и своих бедных. Но обязанность богатых делиться с неимущими, и в том заключается их роскошь.
Пойдем ко мне.
Они отправились. Все было просто в скромном жилище товарища Ивана Васильевича. Но все дышало какой-то изящной изысканностью, каким-то неизъяснимым отблеском присутствия молодой, прекрасной женщины.
Приветливо улыбнулась она Ивану Васильевичу, и он остановился перед ней в немом благоговении. Ему показалось, что он до того времени никогда женщины не видывал. Она была хороша не той бурной сверкающей красотой, которая тревожит страстные сны юношей, но в целом существе ее было что-то высоко-безмятежное, поэтически-спокойное. На лице, сияющем нежностью, всякое впечатление ярко обозначалось, как на чистом зеркале. Душа выглядывала из очей, а сердце говорило из уст. В полудетских ее чертах выражались такое доброжелательное радушие, такая заботливая покорность, такая глубокая, святая, ничем не развлеченная любовь, что, уже глядя на нее, каждый человек должен был становиться лучше. В каждом ее движении было очаровательное согласие...
Она улыбнулась вошедшему гостю, а двое розовых и резвых детей, смущенные видом незнакомца, прижали к ее коленям свои кудрявые головки. Иван Васильевич глядел на эту картину, как на святыню, и ему показалось, что он в ней видел светлое олицетворение тихой семейственности этого высокого вознаграждения за все труды, за все скорби человека. И мало ли, долго ли стоял он перед этой чудной картиной — он этого не заметил; он не помнил что слышал, что говорил, только душа его становилась все шире и шире, чувства его успокоились в тихом блаженстве, а мысли слилися в молитву.
— Есть на земле счастие! — сказал он с вдохновением. — Есть цель в жизни... и она заключается...
— Батюшки, батюшки, помогите!.. Беда... Помогите... Валимся, падаем!..
Иван Васильевич вдруг почувствовал сильный толчок и, шлепнувшись об что-то всей своей тяжестью, вдруг проснулся от сильного удара.
— А... Что?.. Что такое?..
— Батюшки, помогите, умираю! — кричал Василий Иванович. — Кто бы мог подумать... тарантас опрокинулся.
В самом деле, тарантас лежал во рву вверх колесами. Под тарантасом лежал Иван Васильевич, ошеломленный нежданным падением. Под Иваном Васильевичем лежал Василий Иванович в самом ужасном испуге. Книга путевых впечатлений утонула навеки на дне влажной пропасти. Сенька висел вниз головой, зацепись ногами за козлы...
Один ямщик успел выпутаться из постромок и уже стоял довольно равнодушно у опрокинутого тарантаса.
Сперва огляделся он кругом, нет ли где помощи, а потом хладнокровно сказал вопиющему Василию Ивановичу:
— Ничего, ваше благородие!
ПОСЛЕСЛОВИЕ
Владимир Александрович Соллогуб (1814-1882) — русский писатель, получивший широкую известность своими произведениями в 30-40-х годах прошлого века. Литературную деятельность он начал в журналах «Современник» («Два студента», «Три жениха», 1837 г.) и «Отечественные записки» («История двух галош», 1839 г.).
Соллогуб завоевал признательность как писатель, обратившийся к демократической тематике, критически изображавший быт и нравы светского общества («Большой свет», 1840 г.), с большим сочувствием относившийся к представителям простого народа («Аптекарша», 1841 г., «Собачка», 1845 г.). Белинский одобрительно отзывался о таланте Соллогуба и отмечал в его произведениях «простоту и верное чувство действительности».
В 1840 году в передовом русском журнале «Отечественные записки» были опубликованы первые семь глав лучшего произведения Соллогуба «Тарантас», которое вышло отдельным изданием в 1845 году. Повесть эта получила высокую оценку современников. Белинский, посвятивший повести специальную статью, назвал ее «сатирою, исполненною ума, остроумия, мысли, юмора, художественности».
«Тарантас», — писал великий критик, — книга умная, даровитая и — что всего важнее — книга дельная!»
Повесть Соллогуба была написана на одну из важных тем современности. В 40-х годах в русском обществе шли горячие споры о путях развития России, о необходимости отмены крепостного права. Передовая часть русского общества вела жестокую борьбу с представителями реакционного течения-славянофилами, отражавшими интересы помещиков-крепостников. В центре повести образ помещика-славянофила Ивана Васильевича, мечтающего о возвращении к далекой русской старине. Его разглагольствования об особой любви к народу, родине — лишь пустые фразы, за которыми скрывается барское пренебрежение к действительным нуждам народа, стремление сохранить исконные устои самодержавного строя.
Соллогуб, с тонкой иронией относясь к своему герою, на протяжении всей повести ставит его в положение, обнаруживающее полную анекдотичность его замыслов и поступков. Таковы сатирические описания встречи Ивана Васильевича с народом: эпизод, где герой «..хотя человек европейский, проповедник всеобщего равенства, но не менее того нашел весьма оскорбительным и неучтивым, что простой смотритель осмеливался перед ним не вставать»; таковы главы, где юмористически рассказывается о кончившихся конфузом попытках героя изучать Россию и русский народ. Белинский отмечал типичность образа Ивана Васильевича, в лице которого славянофилы «получила страшный удар, потому, что ничего нет в мире страшнее смешного: смешное казнь уродливых нелепостей».
Выступая с либеральных позиций, сам Соллогуб не вполне осознавал объективный смысл своей сатиры, но правдивое изображение характерных черт крепостнической действительности поставило повесть в ряд реалистических произведений русской литературы 40-х годов.
Повесть «Тарантас» и сегодня с интересом будет прочитана советским читателем, который увидит в ней яркие картины быта и нравов помещичье-крепостнической России.