Карета, исключая грязных прысков, была устроена как для гулянья. Из окна выглядывал господин в очках и турецкой ермолке и ругал своих людей самыми скверными словами, как будто они были виноваты, что в английской карете лопнула рессора.
— Эй вы! — закричал он довольно неучтиво подъезжающему тарантасу. — Помогите, пожалуйста.
— Стой! — закричал Василий Иванович. Иван Васильевич ахнул.
— Князь… Как это вы здесь… в России?
Князь с недоверчивостью взглянул на нежданного знакомца и спросил сквозь дым сигарки:
— А вы как меня знаете?
Иван Васильевич поспешно сбросил тулупчик на заячьем меху, выскочил из тарантаса и подбежал к дверцам кареты.
— Здравствуйте, князь. Вы меня не узнаете: я — Иван Васильевич… Мы с вами виделись прошлого года в Париже.
— Ах, это вы? Que diable! Какой черт думал вас здесь встретить?
— Да вы-то сами как сюда заехали? Я думал, что вы всегда живете за границей.
— Грешный человек! Я душой русский, но не могу жить в родине. Понимаете, кто привык к цивилизации, к жизни интеллектуальной, тот без них жить не может. Эй вы, скоты! — прибавил он, обращаясь к своим слугам. — Возьмите их кучера, да делайте скоро. Чего вы, канальи, смотрели? Я пятьсот палок вам, канальи. Выдрать прикажу, чтоб помнили. Русский народ! Сага patria! — продолжал он презрительно, обращаясь к Ива ну Васильевичу. — Другого языка не понимают. Без палки ни на шаг.
Мои люди остались за границей, а со мной болваны, знаете, которые еще батюшке служили.
— Куда же вы едете? — спросил Иван Васильевич.
— Ах, не спрашивайте, пожалуйста! Такая тоска, что ужас. В деревню еду. Нечего делать.
Бурмистр оброка не высылает; черт их знает, что пишут! Неурожай у них там какой-то, деревня какая-то сгорела. А мне что за дело? Я человек европейский, я не мешаюсь в дела своих крестьян; пускай живут как хотят, только чтоб деньги доставляли аккуратно. Я их наскрозь знаю. Такие мошенники, что ужасти!
Они думают, что я за границей, так они могут меня обманывать. Да я знаю, как надо поступать. Сыновей бурмистра в рекруты, неплательщиков в рабочий дом, возьму весь доход на год вперед да на зиму в Рим… Ну, а вы что поделываете?..
— Да я так-с… Хотел было путешествовать.
— Как! По России?
— Да-с.
— Ах, это оригинальная идея! Как бишь это говорится? Охота пуще, пуще чего-то…
— Пуще неволи…
— Да, да, пуще невольно. Что же вы хотите здесь видеть?
— То, чего не увидишь за границей.
— Право! Желаю вам удовольствия и успеха. По-моему, умирать за родину, только жить за границей.
— Разумеется! — сказал Иван Васильевич. — За границей жить веселее.
— То есть не везде. В Германии, например, жить зимой несносно: философы, ученые, музыканты, педанты на каждом шагу. Париж — так. Париж на все вкусы. Летом Баден; зимой Париж; иногда Италия. Вот жизнь так жизнь! Вы помните маленькую герцогиню Бенвильскую?
— Как же.
— Она теперь с нашим русским, с Сережей.
— Право? Каковы наши молодцы!
— А про наших барынь и говорить нечего. Так весело живут, что страх. Помните вы?..
Тут князь начал что-то довольно тихо говорить на ухо Ивана Васильевича.
Иван Васильевич прерывал только с удивлением:
— Как, и она?..
Князь улыбался и продолжал себе шепотом:
— И она; да и как еще… да то-то и то-то, да с тем-то и с тем-то… да вот еще… каковы наши дамы?.. А?..
— Ну! А вы что, князь? — спросил наконец Иван Васильевич.
— Да я все тот же. Скучаю. Жениться поздно, остепениться рано. Для службы стар, для дела не гожусь. Люблю жить спокойно. Правду сказать, радости мало, ну а кое-как время убиваю… Скажите, пожалуйста, что это за странная фигура сидит с сами в вашей бричке?
— В тарантасе? — сказал, запинаясь, Иван Васильевич.
— А! Эта штука называется тарантасом? Та-ран-тас. Так ли?
— Да.
— Тарантас. Буду помнить… Ну, а кто едет с вами?
— Это Василий Иванович. Помещик казанский. Он неуклюж немного… и оригинал большой, но человек не глупый и рассудительный.
— Право, я этакой странной фигуры давно не видывал. Ну, починили, что ли?
— Починили, ваше сиятельство!
— Ну, прощайте, любезный, надеюсь с вами еще видеться в Париже… Не забудьте, Rue de Rivoli, bis 17. Недели через две я надеюсь перебраться из России… Откровенно говорить, я совершенно отвык от здешних нравов… Ну, пошел! — закричал он, высунувшись в окно. — А ты, Степан, хорошенько ямщика в спину, слышишь ли? В спину его, каналью, чтоб гнал он кляч, пока не издохнут.