— Ну, молчи уж, дурак! — сердито закричал Василий Иванович. — Полно зевать-то по-пустому… Марш за кузнецом, да живо! слышишь ли?
Сенька помчался на кузницу, а приезжие грустно вошли на станцию. Смотритель был пьян и спал, поручив заботы управлений безграмотному старосте. Смотрительша была в гостях у супруги целовальника.
С полчаса дожидались кузнеца. Наконец явился кузнец, с черной бородой, с черной рожей и черным фартуком. За починку запросил он сперва пятьдесят рублей на ассигнации, потом, после долгих прений, помирился на трех целковых и покатил колеса на кузницу.
Староста засветил в чулане лучину, значительно поворочал подорожную между пальцами и наконец сказал с важностью:
— Лошади под экипаж-с готовы, как только ваша милость прикажете закладывать.
— Вот тебе и лошади! — заревел с досадой Василий Иванович. — Вот тебе наконец и лошади появились, когда ехать-то именно не в чем. Да черт ли нам в твоих лошадях!.. Иван Васильевич!
— Что прикажете-с?
— Да не напиться ли нам с горя чайку? Эй, борода! слышь ты: прикажи-ка самовар поставить.
Чай, есть у вас самовар?
— Самовар-то есть, как не быть самовару! Да поставить некому: смотритель нездоров, хозяйка ихняя в гостях, да и ключи с собой унесла. А вот недалечко здесь харчевня. Там все получить можете.
Коли угодно, вашу милость туда проводят…
— Что ж, пойдем, — сказал Василий Иванович.
— Пойдемте, — сказал Иван Васильевич.
— Эй ты! — закричал староста. — Сидорка, лысый черт, проводи господ к харчевне!
Они отправились. Харчевня, как все харчевни, — большая изба, крытая когда-то тесом, с большими воротами и сараем. У ворот кибитка с вздернутыми вверх оглоблями. Лестница ветхая и кривая. Наверху — ходячим подсвечником половой с сальным огарком в руке. Вправо — буфетная, расписанная еще с незапамятных времен в виде боскета, который еще кое-где высовывает фантастические растения из-под копоти и отпавшей штукатурки. В буфете красуются за стеклом стаканы, чайники, графины, три серебряные ложки и множество оловянных. У буфета суетятся два-три мальчика, обстриженные в кружок, в ситцевых рубашках и с пожелтевшими салфетками на плече. За буфетной небольшая комната, выкрашенная охрой и украшенная тремя столами с пегими скатертями.
Наконец, сквозь распахнувшуюся дверь выглядывает желтоватый бильярд, по которому важно гуляет курица.
В комнате, выкрашенной охрой, около одного из столиков сидели три купца: рыжий, черный и седой. Медный самовар дымился между их бород, и каждый из них, облитый тройным потом, вооруженный кипящим блюдечком, прихлебывал, прикрякивал, поглаживал бороду и снова принимался за работу.
— Ну, а мука какова? — спрашивал рыжий.
— Ничего-с, — отвечал седой, — нынешний год с рук сошла аккуратно — грешно жаловаться.
Вот-с в прошлом году, так могу сказать — не приведи бог! Семь рублев с куля терпели.
— Ге, ге, ге! — заметил рыжий.
— Что ж, — прибавил черный, — не все барыш. У хлеба не без крох. Выгружать, видно, много приходилось?
— Да на одной Волге раза три, что ли. Такие мели поделались, что не дай господи. А партия-то, признательно сказать, закуплена была у нас значительная.
— Коноводная? — спросил рыжий.
— Никак нет. Тихвинка да три подчалки. Ну, а уж перегрузка — известное дело. Кожу дерут, мошенники, бога не боятся. Что станешь с ними делать?
— Кто ж от барыша бегает? — заметил рыжий.
— Вестимо! — прибавил черный.
— Та-ак-с! — добавил седой. Рыжий продолжал:
— А я так в прошедшем году сделал оборотец. Куплено было, изволите видеть, у меня у татар около Самары несколько муки первейшего, могу сказать, сорта да кулей пятьсот, что ли, взято у помещика самой этакой, признательно сказать, мизеристой. Помещик-то никак в карты проигрался, так и пришлась-то она поистине больно сходно. Гляжу я — мучишка-то дрянь, ну, словно мякина. Даром с рук не сойдет. Что ж, говорю я, тут думать: взял да и перемешал ее с хорошей, да и спустил всю в Рыбне откупщику за первый, изволите видеть, сорт.
— Что ж, коммерческое дело, — сказал черный.
— Оборотец известный, — докончил седой.
Между тем Василий Иванович и Иван Васильевич распорядились тоже около одного столика, потребовали себе чаю и с любопытством начали прислушиваться к разговору трех купцов.