— Вот так-то, — сказал Кросс, присаживаясь на вторую табуретку и рассматривая творение своих рук. Симпатичная девушка в белом платьице и шляпке сидела в лодке, плывущей по водной глади. За её спиной виднелась фигура гребца — тёмная, неразборчивая. В ногах у красотки стояла можно было разглядеть корзинку для пикника. Розовая ленточка на шляпке развязалась и летела по ветру, как маленький флажок.
Старик встал. Подвинул табурет поближе к керосинке, выкрутил фитиль повыше. Потом взял с подоконника истрёпанную тетрадь в чёрной обложке. Открыл. Перелистал несколько страниц, иногда задерживаясь на каких-то местах. Иногда он зачитывал про себя какие-то места — медленно, шевеля губами, как читают не слишком грамотные жители предместий.
«Картина в масле насчёт девки и зверей два фута и четыре с моей девкой. Обычная цена.. Обезьяна с полной выправкой и змеи кусают за грудя. Для лорда Гарри. Картина в масле большая четыре на восемь три мёртвые девки все места наружу. Девки Струццо. Насчёт цены не сговорились. Для лорда Гарри». Ниже было добавлено — «сговорились на две».
«Пять картин три фута и шесть моя девка во всех видах и негр с большим хозяйством. Для леди Джейн. Для ней же мущина в виде лорда Милфорда те же виды сзади и леди Джейн как мущина. Сговорить цену».
«Картина моя девка с сэром Фельтоном. Тот же размер. Сговорились как раньше».
Старик послюнил палец и пролистал несколько страниц подряд.
«Три картона сэру Вайтфилду моя девка на колу как для лорда Гарри. Струццо хочет процент за клиента».
«Ушли все наброски с повешенной. Струццо опять приходил за деньгами».
«Девка с пони китайские пытки отрубание рук и ног всё ушло. На отрубание головы сговорились с тем коммерсантом что брал повешение девки голой. Струццо хочет денег».
Ещё несколько страниц легли на левую сторону тетради.
«Нет заказов. Струццо не ищет клиентов. Хочет больше денег».
«Пошёл к Одноглазому Билли. Тот говорит Струццо он не тронет. Боится проклятых иностранцев».
«Нет денег. Отправил Анну заниматься на улицу делом. Струццо бил меня и Анну силой взял отнял деньги ушёл. Куда это годится».
«Струццо привёл клиента, потребовал рисовать бесплатно с натуры моя девочка и этот чёртов итальяшка. Как зверь всё сделал прямо в мастерской у меня на глазах. Не заплатил. Анна не могла после него работать лежала. Болело у неё внутре видать намял он ей там. Выгнал на улицу. Очень нужны деньги».
«Струццо требует больше денег говорит мы ему больше такие не нужны».
На этом записи кончались.
Старик ухватил цепкими пальцами карандаш и вывел внизу: «Струццо больше не придёт». Положил тетрадь обратно на подоконник, снова уселся напротив портрета. Приложился к бутылке.
— Ты там на папашу Кросса не очень серчай, — сказал он, обращаясь к смеющейся девочке в цветах. — Хучь ты мне и не дочь была, а я, почитай, к тебе как к дочке относился. А насчёт того, чем мы с тобой хлеб добывали — так что ж поделать, уж так всё устроено. Зато тебя большие люди видели, и ты больших людей повидала. Ну может не с той стороны, где у них воспитание, а с другого конца, где мы все одинакие, что лорд, что угольщик. Лорды так и похуже иного угольщика случаются, сама знаешь. Ну, давай, что-ли…
Бутыль с джином покорно забулькала, отдавая содержимое.
— Но и ты пойми. Мне этот Струццо проклятый весь бизнес порушил. Сначала-то всё прилично было, он меня защищал, я ему платил. Он меня ещё по части здоровья пользовал, потому как больной я от невоздержанности жизни, и брал недорого. Клиентов опять же приводил, потому как много с кем на короткой ноге он был. Ладили мы с ним, почитай что друзья, ну или там партнёры. Но как повысили его в этой ихней мафии, закружилась у него голова, стал много тратить. Короче, стало у него в карманах пустовато, а через то и у нас с тобой пошли злоключения. И деться некуда: никто не хотел с мафией этой проклятой связываться, больно длинные у них руки. Я уж было совсем загрустил, да тут кстати кой-чего сошлось, что лучше и не придумаешь.
Снова забормотал-забулькал джин, проваливаясь в вялое горло старика.
— Я тебе, может, говорил, а может нет. Была у меня тоже девочка, забыл как звали её, бедняжку. Я её на твоём месте держал — рисовал, в смысле, ну в в смысле развлечения джентльменов тоже, значит, того… жить-то надо. И вот был случай — пошла она, значит, с одним хорошим господином в гостиницу: потереться, значит, животами за небольшую денежку. Да вот только тот весёлый господин, как увидел её, значит, раздетой до готовности, достал нож хирургический и ну на неё с этим ножом. Убежать-то она убежала, да вот только порезал он её сильно. Как она обратно до меня добралась — ума не приложу. Крови-то из неё текло, что из свинюшки. Потом убираться да отмывать пришлось ужас просто. Зато с того дела я кровь рисовать настоящим образом научился. Так что всё-таки своя польза, как ни крути, со всего бывает, только вот не каждый её увидеть могёт. Потому-то башковитые в тепле сидят, как сейчас вот мы с тобой, а другие на холоде жмутся… Ну, ещё немножко промочу глотку, так-то оно веселее…
Джина осталось на донышке.
— Эх, крепкая штука! Ну ты слушай дальше. Та девка — забыл, как же звали-то её, совсем память ни к чёрту стала… — так вот, она не только женским местом работала, но и головой немножко себе помогала. Работала, значит, на полицию, стучала на кого надо. Особенно хорошо у неё выходило лица запоминать и потом словами их описывать. А я с тех рассказов картоны рисовал, прямиком господам полицейским на досмотрение. Что делать: жить-то надо… Так вот, она, пока живая была, успела до самой что ни на есть подробности того типа с ножом обсказать. Я со свежих слов за ночь его нарисовал. Правда, пока я рисовал, девка та Богу душу отдала. Ну да что делать: в прежнее ремесло она всё равно не годилась, так как всю красоту ей тот полоумный попортил, а на что другое ей учиться поздненько было. Так что всё к лучшему вышло. Я её, бедняжку, в саду у нас закопал, чтоб с полицией не объясняться. А полицейским, когда они ко мне подвалили, заявил, что видел её с одним скользким типом. Тот тип как раз меня защищать набивался — то есть жирок с меня скрести, как Струццо потом. Не знал я, куда от него деваться: опасный был парень, лихой. Вот я и решил — чего добру-то пропадать? Сдам-ка его полиции, пусть покочевряжится. И выгорело: сцапали голубчика, да и засадили за решётку за всё про всё и за это тоже. Очень правильно всё склалось. А то ведь как получается? Художника обидеть может каждый…