Вернувшись в комнатку Летты, плюхнулся на кровать, застланную стеганным ватным одеяльцем. Уставился на бревенчатый потолок. Вот и все. Через два часа в поход. Куда и зачем? Нужна ли моя жертва этому миру? Остаться и забыться, и делать вид, как все, что ничего страшного не происходит. Развести руками: такие времена, я один — я ничего не могу. Как тут не вспомнить сценку, когда мы топали по школьным подмосткам всем классом и орали: я один — я ничего не могу! Я один! Я ничего не могу! Я! Один! Я! Ничего! Не могу!
Ненависть и страх пропитали наши души и дома, наши дороги и поля, наши реки и небо, нашу веру и надежду, наших будущих детей.
Великие картавящие сморчки знали, что делают: дали народу право на убийство себе подобных только за то, что кто-то имеет свои идеалы и убеждения, кто хочет жить в согласии с самим с собой. Нет, сказал вождь мирового пролетариата, который в свои последние дни от слабоумия пожирал свои же экскременты: необходима «очистка земли российской от всяких вредных насекомых от блох — жуликов, от клопов — богатых и прочее, и прочее». И призвал придумывать комбинации разных средств: от чистки сортиров до расстрела на месте одно из десяти виновных в тунеядстве. И народец охотно отозвался на эти безумные призывы, и полилась кровушка…
И вот мы имеем то, что имеем. Распад и разложение, беспамятство и скудность духа, прах и тлен… И надо когда-то кому-то… И на этой мысли уснул и спал коротким, но полным сном, без сноведений, как человек принявший окончательное и бесповоротное решение.
Когда за окнами начали разгуливаться сиреневые сумерки, я покинул гостеприимный домик. Оставил коротенькую записку Летте и всю мятую наличность, которая у меня осталась. Не Бог весть какие деньги, но на молоко и памперсы Алешки или Ю хватит. На первый год бессмертной жизни. А там, может, и я вернусь?
Спящую Аннушку Петровну не стал тревожить. Пусть решит, что добрый молодец ей приснился.
На улице непогодилось — валила мокрая снежная ветошь. Да ещё родной порывистый ветерок. Прохожих было мало, горожане прятались в своих теплых и уютных гнездышках, считая, что жизнь вполне удалась, и за эту веру их нельзя было осуждать.
У меня был определенный план действия. Анализируя все содеявшиеся за последние сутки и мои странные сновидения, пришел к выводу, что проблема с тайными счетами — это копейки, и все то, что излагала женщина по имени Вирджиния, есть только видимая часть айсберга под названием спецзона «А». То есть существует проблема на рубль. Если вспомнить уничтоженный огнем пластик на пятьсот миллионов долларов. Хороший процент, что там говорить.
Мой недостаток в том, что не вижу сразу очевидных вещей. Конечно же, самый оптимальный вариант для опасного и прибыльного бизнеса — это создание мощного бронетанкового синдиката. «Русь-ковер», «Красная стрела» и танки, что может быть надежнее и сильнее. А все эти группировки Али-бека, господина Соловьева, «марсиан» — они при них. На побегушках. Да, и внимание трудящихся масс отвлекают мелкими пакостями.
Направлялся я к себе, в квартирку. Во-первых, все уверены, что Чеченец сметен с лица земли в огненном урагане на скоростной трассе, а во-вторых, мне нужна была дедовская финка. Загадал: если она схоронилась в тайнике, то все получится, что задумал: «тарантулу» необходимо смертельное и истребляющее врагов жало.
Не торопился в родные пенаты. Постоял в подъезде чужого дома, наблюдая за своим. Жизнь продолжалась: мелькали тени в освещенных окнах, цвели магнолиями экраны телевизоров, из форточек рвался музыкальный серпантин, смеялись дети, тявкали домашние псы, вымахивающие на вечернюю прогулку в хрустальные, прихваченные морозцем кусты. Окна моей квартиры чернели, точно глазницы, из которых безумный садист выколупал тесаком глазные яблоки жертвы.
Убедившись в безопасности, прошел по мягкому, как мох, новому снежному настилу. В подъезде пахло мочой, кошками и теплыми пыльными трубами. Помню, как мы с друзьями сидели на этих трубах, бренчали на гитарах, хлебали скисшее винцо, отбрехивались от бдительных соседей и не понимал, что это и есть счастье.
По лестнице поднялся на этаж. Бронированная дверь была на месте, но с заметно поврежденным замком. Кажется, кто-то был у меня в гостях? Когда заступил в коридор, под ботинками захрустело битое стекло. Наблюдался банальный и омерзительный погром. И это могли сделать только те, кого я хорошо знал. По приказу господина Соловьева. Видимо, он очень обиделся на урок, данный ему, а, следовательно, обиделся и на преподавателя.
Ну-ну, сказал я себе, ничего, Леха, и это надо пережить. И я это переживу, и выйду победителем из этого последнего боя. Если, конечно, могут быть победители в этом кровавом побоище, именуемом жизнь.
Дедовская финка из легированной крупповской стали находилась в тайнике подоконника. Прекрасное и совершенное по форме оружие для бесшумных физических компрометаций. Наши силы слишком неравны, чтобы себя проявлять раньше времени.
Потом нащупал в тайнике две закатившиеся Ф-1 и решил прихватить на всякий случай. Уверен, пригодятся «лимончики».
Затем Алеша и Чеченец посидели в тишине комнаты, как это обычно делают перед дальней дорогой.
Чувствовал: Чеченец заполняет мои клетки, мое сердце, мой мозг, мою кровь яростной мощью, несокрушимой силой, фанатической отвагой и неуязвимостью. Алеха Иванов превратился в смертоносную тень по прозвищу Чеченец. А превратившись в нее, он теперь мог свободно переступить черту, находящуюся за порогом его дома. И он это сделал — резко поднялся и вышел вон из этой вечности.
Чеченец нуждался в дополнительной информации по спецзоне «А». Первое устремление было самым простым: поймать перламутровую шлюшку Анджелу и учить ей допрос с пристрастием.
Да, вспомнив предупреждение Сашки, вовремя одумался — истерическую бабенку ни чем не испугаешь, а в койку затащить затащит, чтобы наградить СПИДом, как медалью; и не знает прекрасная «ночная бабочка» ничего, кроме как перемахивать от одного пестика на другой.
И я отправился к мужественному майору Дыбенко, находящемуся, как утверждала народная молва, в глубоком пост-новогоднем загуле, прикупив для гибнущего, естественно, бойца, две бутылки ветровской, настоенной на скипидаре, водочки.
Ох, что-то знал старый вояка, не мог не знать о спецзоне «Анджела». Помнится, был у нас отвлеченный разговор на эту тему, да тогда был занят иными проблемами, кажущимися сейчас нелепыми и смешными детскими потешками.
Проживал бравый отставник в пятиэтажке имени Н. С. Хрущева в районе Черемушек. Во всех городах есть такие райончики, застроенные в годы первых полетов в космос и надежды на то, что все мы будем летать на другие планеты, чтобы сажать там алюминиевые огурцы.
Вопреки всем естественным законам природы эта бетонная коробочка ещё не развалилась под ударами ветра. Правда, покачивалась и жалобно скрипела, как кинутая храбрым экипажем ржавая баржа, но держалась, держалась на плаву.
Утвердившись, что мир постоянен и не угрожает безопасности, Чеченец через три ступени взлетел на последний этаж.
Замок на двери был крайне разболтан и мне не составило никакого труда проникнуть в квартирку, пропитанную сивушным запахом, однако ещё хранящей фрагменты былого благополучия: телевизор КВН (был такой), старый радиоприемник «Литва», торшер под березку, стеллажи с книгами, пузатенький буфет с дребезжащей посудой. И этот скудный мирок сотрясался от богатырского храпа. Жив, курилка, порадовался я.