Владимир Воропаев
Тарас Бульба[2]
I
– А поворотись-ка, сын! Экой ты смешной какой! Что это на вас за поповские подрясники?[3] И этак все ходят в академии[4]? – Такими словами встретил старый Бульба[5] двух сыновей своих, учившихся в киевской бурсе и приехавших домой к отцу.
Сыновья его только что слезли с коней. Это были два дюжие молодца, еще смотревшие исподлобья, как недавно выпущенные семинаристы. Крепкие, здоровые лица их были покрыты первым пухом волос, которого еще не касалась бритва. Они были очень смущены таким приемом отца и стояли неподвижно, потупив глаза в землю.
– Стойте, стойте! дайте мне разглядеть вас хорошенько, – продолжал он, поворачивая их, – какие же длинные на вас свитки! экие свитки! таких свиток еще и на свете не было. А побеги который-нибудь из вас! я посмотрю, не шлепнется ли он на землю, запутавшись в полы.
– Не смейся, не смейся, батько! – сказал наконец старший из них.
– Смотри ты, какой пышный! а отчего ж бы не смеяться?
– Да так; хоть ты мне и батька, а как будешь смеяться, то, ей-богу, поколочу!
– Ах ты, сякой-такой сын! как, батьку? – сказал Тарас Бульба, отступивши с удивлением несколько шагов назад.
– Да хоть и батьку. За обиду не посмотрю и не уважу никого.
– Как же хочешь ты со мною биться, разве на кулаки?
– Да уж на чем бы то ни было.
– Ну, давай на кулаки! – говорил Тарас Бульба, засучив рукава, – посмотрю я, что за человек ты в кулаке!
И отец с сыном, вместо приветствия после давней отлучки, начали насаживать друг другу тумаки и в бока, и в поясницу, и в грудь, то отступая и оглядываясь, то вновь наступая.
– Смотрите, добрые люди: одурел старый! совсем спятил с ума! – говорила бледная, худощавая и добрая мать их, стоявшая у порога и не успевшая еще обнять ненаглядных детей своих. – Дети приехали домой, больше года их не видали, а он задумал невесть что: на кулаки биться!
– Да он славно бьется! – говорил Бульба, остановившись, – ей-богу, хорошо! – продолжал он, немного оправляясь, – так, хоть бы даже и не пробовать. Добрый будет казак! Ну, здорово, сынку! почеломкаемся! – И отец с сыном стали целоваться. – Добре, сынку! Вот так колоти всякого, как меня тузил: никому не спускай! а все-таки на тебе смешное убранство: что это за веревка висит? А ты, бейбас[6], что стоишь и руки опустил? – говорил он, обращаясь к младшему, – что ж ты, собачий сын, не поколотишь меня?
– Вот еще что выдумал! – говорила мать, обнимавшая между тем младшего, – и придет же в голову этакое, чтобы дитя родное било отца. Да будто и до того теперь: дитя молодое, проехало столько пути, утомилось… (это дитя было двадцати с лишком лет и ровно в сажень ростом), ему бы теперь нужно опочить и поесть чего-нибудь, а он заставляет его биться!
– Э, да ты мазунчик[7], как я вижу! – говорил Бульба. – Не слушай, сынку, матери: она баба, она ничего не знает. Какая вам нежба? Ваша нежба – чистое поле да добрый конь: вот ваша нежба! А видите вот эту саблю – вот ваша матерь! Это все дрянь, чем набивают головы ваши: и академии, и все те книжки, буквари, и философия, и все это ка зна що[8], – я плевать на все это! – Здесь Бульба пригнал в строку такое слово, которое даже не употребляется в печати. – А вот, лучше, я вас на той же неделе отправлю на Запорожье[9]. Вот где наука! Там вам школа; там только наберетесь разуму.
– И всего только одну неделю быть им дома? – говорила жалостно, со слезами на глазах, худощавая старуха мать. – И погулять им, бедным, не удастся, не удастся и дому родного узнать, и мне не удастся наглядеться на них!
– Полно, полно выть, старуха! Казак не на то, чтобы возиться с бабами. Ты бы спрятала их обоих себе под юбку, да и сидела бы на них, как на куриных яйцах. Ступай, ступай, да ставь нам скорее на стол все, что есть. Не нужно пампушек[10], медовиков[11], маковников[12] и других пундиков[13]; тащи нам всего барана, козу давай, меды сорокалетние! да горелки побольше, не с выдумками горелки, не с изюмом и всякими вытребеньками[14], а чистой пенной горелки, чтоб играла и шипела как бешеная.
2
Впервые повесть Гоголя «Тарас Бульба» была напечатана в сборнике «Миргород» (1835). Во втором томе своих «Сочинений» 1842 года Гоголь дал повесть в новой, коренным образом переработанной редакции. Помимо тщательной стилистической отделки произведения, в нем появились совершенно новые эпизоды и персонажи. В результате переделки объем повести увеличился почти вдвое (вместо девяти глав первой редакции – двенадцать глав во второй), существенно обогатился весь ее идейно-художественный замысел.
При всем этом следует подчеркнуть, что не летописи и исторические труды определили развитие жанра исторической прозы Гоголя. Еще в начале 1830-х годов Гоголь вместе с просьбами о присылке рукописных материалов «про времена гетманщины» постоянно побуждал родных собирать для него украинские песни.
Присланная в начале ноября 1833 года сестрой Марией Васильевной «старинная тетрадь с песнями» («…между ними… многие очень замечательны», – писал Гоголь матери 22 ноября 1833 года) послужила писателю непосредственным толчком к возобновлению начатой ранее работы над историей Малороссии.
Помимо сборника, присланного сестрой, Гоголь в первой половине 1830-х годов пользовался также сборниками «Опыт собрания старинных малороссийских песен» князя Н. А. Цертелева (СПб., 1819), «Малороссийские песни, изданные М. Максимовичем»
(М., 1827), «Запорожская старина» И. И. Срезневского (Харьков, 1833), «Украинские народные песни, изданные М. Максимовичем» (М., 1834. Ч. 1), «Piesni polskie i ruskie ludu galicyjskiego. Z muzyka instrumentowana przez Karola Lipinskiego. Zebral i widal Waclaw z Oleska» (We Lwowie, 1833) и рукописным собранием народных песен З. Доленги-Ходаковского.
В 1834 году, с вступлением на пост главы Министерства народного просвещения С. С. Уварова, провозгласившего в своей деятельности следование началам Православия, самодержавия и народности, в «Журнале Министерства народного просвещения» были напечатаны четыре статьи Гоголя: в февральском номере – «План преподавания всеобщей истории», в апрельском – «Отрывок из истории Малороссии» и статья «О малороссийских песнях», в сентябрьском – написанная в мае – июне статья-лекция «О средних веках». Единство рассматриваемых в этих статьях тем и определяет замысел «Тараса Бульбы», начатого в середине 1834 года. Историю Украины писатель рассматривает на фоне мировой истории. Воспетое в народных песнях-думах малороссийское казачество он называет «одним из замечательнейших явлений европейской истории», «оплотом для Европы от магометанских завоеваний», ставя его в один ряд со средневековым рыцарством. Такой взгляд служит ему прямым прологом к осмыслению современности. Мысль о конечном духовном порабощении Европы на исходе средних веков арабо-мусульманской культурой открывает Гоголю видение всемирно-исторического предназначения России – единственной свободной христианской державы в мире, исповедующей Православие.
Предыстория создания второй редакции «Тараса Бульбы» являет в основном те же этапы и характер подготовительной работы, какие предшествовали написанию первой редакции. С изданием в 1835 году «Миргорода» Гоголь не оставил своих поисков новой жанровой формы для художественного воспроизведения прошлого. Успешно привив в «Тарасе Бульбе» народную песню к исторической повести, писатель в дальнейшем делает попытку преобразовать еще один жанр – драму (или трагедию), интерес к которой обнаружил еще в 1831 году с выходом пушкинского «Бориса Годунова».
Первым опытом создания исторической драмы, последовавшим непосредственно за появлением первой редакции «Тараса Бульбы», стала незавершенная трагедия из английской истории «Альфред», над которой писатель работал весной – осенью 1835 года и в создании которой использовал, помимо других исторических источников, народные песни (герой драмы – английский король Альфред Великий (849–899), причислен в западной церкви к лику святых за свои исключительные заслуги в религиозно-политическом объединении Англии перед угрозой норманнского завоевания). Над вторым опытом исторической драмы – трагедией из истории Запорожья (из эпохи Богдана Хмельницкого) – Гоголь работал с августа 1839 по сентябрь 1841 года, после чего сжег готовую драму, недовольный малым действием ее на B. А. Жуковского. В работе над драмой Гоголь вновь обратился к «Истории государства Российского» Н. М. Карамзина, использовал известные ему ранее «Историю Русов», «Описание Украйны» Г. де Боплана, «Историю о казаках запорожских» князя C. И. Мышецкого, «Историю Малой России» Д. Н. Бантыш-Каменского. Появились и новые источники – книга Б. Шерера «Annales de la Retite-Russie, ou I’Histoire des Casaques Saparogues et les Casaques de I’Ukraine» (Париж, 1788) и какая-то польская книга, из которой Гоголь сделал выписку «Улицы древней Варшавы». Однако главным источником и на этот раз оказались народные песни. С обращения к ним Гоголя начинается создание драмы из истории Запорожья.
После сожжения драмы в начале сентября (второй половине августа ст. ст.) 1841 года Гоголь приступает к созданию второй редакции «Тараса Бульбы», для которой широко использует материалы, приготовленные ранее для драмы. Здесь появляются новые реминисценции из народных песен, собранных И. И. Срезневским и М. А. Максимовичем; привлекается и новый сборник – «Малороссийские и червоно-русские думы и песни, изданные П. Лукашевичем» (СПб., 1836). В работе Гоголю помогает его сестра, Елизавета Васильевна, которая, окончив переписку первого тома «Мертвых душ» для цензуры, приступает к изготовлению списка новой редакции «Тараса Бульбы». К концу 1841 года работа в основном была завершена, и перед отъездом Гоголя за границу в начале июня 1842 года повесть была представлена на рассмотрение петербургской цензуры.
3
4
9
10
13