Сердце улыбалось, теперь болит. В сумме получается какая-то болезненная улыбка. Виноваты во всем католики (ксендзы, иезуиты, униаты). Но не поляки (хотя как отличить поляка от католика?).
В 1847 году написано обращение "Полякам":
Ще як були ми козаками,А унії не чуть було,Отам-то весело жилось!Братались з вільними ляхами…… Отак-то, ляше, друже, брате!Неситії ксьондзи, магнатиНас порізнили, розвели,А ми б і досі так жили.Подай же руку козаковіІ серце чистеє подай!І знову іменем ХристовимМи оновим наш тихий рай.
До унии и следующей за ней освободительной войны с Польшей украинцы жили под властью Речи Посполитой, а казачество мечтало попасть в реестр, чтобы быть частью "ясновельможного панства" и таким образом брататься "з вольними ляхами" за счет труда украинских холопов. Это и был тот "тихий рай", по которому тоскует наш герой.
Странное дело. Русские - тоже "старих слов'ян діти ";такие же православные, как и украинцы; никогда не навязывали им чужой веры; не было у них ни иезуитов, ни униатов. И тем не менее в стихах Тараса Шевченко не только выражения "друже, брате москалю", но и слова доброго о русских не найти.
Русские - это недоумки, которые даже солнцем недовольны (по словам ненавидящего их кобзаря):
Сини мої, гайдамаки !Світ широкий, воля, -Ідіть, сини, погуляйте,Пошукайте долі.Сини мої невеликі,Нерозумні діти,Хто вас щиро без матеріПривітає в світі?Сини мої! орли мої!Летіть в Україну, -Хоч і лихо зустрінеться,Так не на чужині.Там найдеться душа щира,Не дасть погибати,А тут…а тут…тяжко, діти!Коли пустять в хату,То, зустрівши, насміються, -Такі, бачте, люди:Все письменні, друковані,Сонце навіть гудять:"Не відтіля, - каже, - сходить,Та не так і світить;Отак, - каже, - було б треба… "Що маєш робити?Треба слухать, може, й справдіНе так сонце сходить,Як письменні начитали…Розумні, та й годі!А що ж на вас вони скажуть?Знаю вашу славу!Поглузують, покепкуютьТа й кинуть під лаву.
Русские, наверное, рассказывали ему про Коперника и гелиоцентрическую систему. А он не поверил. Но мы видели, что есть и украинцы, у которых многие "подвиги" гайдамаков ничего, кроме отвращения, не вызывают. Однако кобзарю они не указ. Он советуется ни больше ни меньше, как с самой Украиной:
А ти, моя Україно,Безталанна вдово,Я до тебе літатимуЗ хмари на розмову…Порадимось, посумуємо,Поки сонце встане:Поки твої малі дітиНа ворога стануть.
А иначе
За що ж боролись ми з ляхами?За що ж ми різались з ордами?За що скородили списамиМосковські ребра?…заснула Вкраїна…… в болоті серце прогноїлаІ в дупло холодне гадюк напустила…Я посію мої сльози,Мої щирі сльози.Може, зійдуть і виростутьНожі обоюдні,Розпанахають погане,Гниле серце, трудне,І вицидять сукровату,І наллють живоїКозацької тії крові,Чистої, святої!!!…Нехай гинутьУ ворога діти… (1844)
Желать смерти не только врагам, но и их детям… И это писал христианин? Вместо "возлюбите врагов своих "- "уничтожайте врагов своих вместе с детьми." Такое было у него "христианство."
У всякого своя доляІ свій шлях широкий:Той мурує, той руйнує……А той нишком у куточкугострить ніж на брата. (1844)
Последние слова, судя по всему, автобиографичны. Без устали внушает он землякам:
…вражою злою кров'юволю окропіте…
Кто были эти враги - мы уже видели. Впрочем, и среди земляков многие достойны истребления:
А у селах у веселихІ люди веселі.Воно б, може, так і сталось,Якби не осталосьСліду панського в Украйні. (1848)
Ну и не осталось. Давно уже не осталось. А где же они, веселые люди в веселых селах? Вопрос, конечно, риторический, ибо отвечать некому. У Шевченко же сомнений не было: истребление помещиков - это благо. Поэтому все сцены кровавых расправ у него звучат мажорно:
Пани до одного спеклись,Неначе добрі поросята,Згоріли білії палати… (1848)
Ой не п'ється горілочка,Не п'ються й меди.Не будете шинкувати,Прокляті жиди.Ой не п'ється теє пиво,А я буду пить.Не дам же я вражим ляхамВ Україні жить……Подивися, що той ШвачкаУ Фастові діє!Добре діє! У Фастові,У славному місті,Покотилось ляхів, жидівНе сто і не двісті,А тисячі. А майданиКров почервонила……Має погуляти……Потоптати жидівськогой шляхетського трупу. (1848)
"Добре діє!" Наверное, потому что "добродій"…
А потім ніж - і потеклаСвиняча кров, як та смола,З печінок ваших поросячих. (1849)
Вот задушевная поэтическая сцена: один солдат жалуется другому на обидчика-помещика. В конце говорит: "А знаєш, його до нас перевели із армії…" И слышит в ответ: "Так что же? Ну, вот теперь и приколи!" Какую же еще сцену мог воссоздать первый украинский приколист Тарас Шевченко?
Или еще образец гражданской лирики. Оказывается, у товарища маузера был предок:
Ой виострою товариша,Засуну у халявуТа піду шукати правдиІ тієї слави.Ой, піду я не лугамиІ не берегами.А піду я не шляхами,А понад шляхами.Та спитаю в жидовина,В багатого пана,У шляхтича поганогоВ поганім жупані.І у ченця, як трапиться, -Нехай не гуляє,А святе письмо читає,Людей поучає.Щоб брат брата не різали,Та не окрадали,Та в москалі вдовиченкаЩоб не оддавали. (1848)
Мы помним, как любимые кобзарем гайдамаки расходились - "хто додому, хто в діброву, з ножем у халяві, жидів кінчать…" Еврей, пан, шляхтич, монах - ответят все. Тише, ораторы, ваше слово, товарищ из-за халявы!
Основные и любимые свои идеи Шевченко пронес через всю жизнь. В 1857 году он писал: "Все это неисповедимое горе, все роды унижения и поругания прошли, как будто не касаясь меня. Малейшего следа не оставили по себе. Опыт, говорят, есть лучший наш учитель. Но горький опыт прошел мимо меня невидимкою. Мне кажется, что я точно тот же, что был и десять лет тому назад. Ни одна черта в моем внутреннем образе не изменилась. Хорошо ли это? Хорошо. По крайней мере, мне так кажется. И я от глубины души благодарю моего всемогущего создателя, что он не допустил ужасному опыту коснуться своими железными когтями моих убеждений, моих младенчески светлых верований. Некоторые вещи просветлели, округлились, приняли более естественный размер и образ…"
Одно из главных его убеждений и младенчески светлых верований формулируется просто: "повбивав би" . Его мечта- кровопролитие от Украины до Китая (т. е. перманентная мировая революция - как у Льва Троцкого):"В капитанской каюте на полу увидел я измятый листок старого знакомца "Русского инвалида", поднял его и от нечего делать принялся читать фельетон. Там говорилось о китайских инсургентах и о том, какую речь произнес Гонг, предводитель инсургентов, перед штурмом Нанкина. Речь начинается так: "Бог идет с нами. Что же смогут против нас демоны? Мандарины эти - жирный убойный скот, годный только в жертву нашему небесному отцу, высочайшему владыке, единому истинному богу". Скоро ли во всеуслышание можно будет сказать про русских бояр то же самое?" (1857)