– Мир вашему дому, Мясник, мир вашему дому! – откликаются свахи. – Будет воля Всевышнего, большой-большой пир в этом доме будет!
– Бог велик! Да сбудутся ваши слова!
После плова арбуз режут.
Свахи, по обычаю своему, сидят, о разных разностях разговор ведут. Эсана-мясника хвалят-благодарят. Наконец до дела добираются:
– На голову вашей младшей сестры птица счастья села – уж вы, Мясник, ей улететь не дайте!
– Не зная дела, рта не открывай; не зная удела, девицу не выдавай, – отвечает мясник. – Кто таков этот ваш?..
Жил в кишлаке паренек. В плечах широк и сложен ладно. Лицо – как лепешка, улыбнется – ямочки на щеках. Волоокий, бровь тонкая, осанка гордая – гусиная. Застынет на одном месте, руки на груди сплетет или на пояс. И уставится в одну точку.
Куда смотрит, чего высматривает?
Не знаем, не знаем.
Похоже, и сам он того не знал.
Прежде-то за пареньком такого не замечали. Верно, горе у него тяжкое или задумался так, что забыл, куда шел. Так мы меж собою рядили.
Да и характер… Загордился, кроме себя, никого не видит, говорили мы. Вот еще Искандер Двурогий, рога растопырил – не обойдешь[12], добавляли.
Правда, с теми, кто его нрав одобрял, он и «ассалом!», и «алейкум!». Дружбу водил, сердце открывал, не таился.
А кто ему не по сердцу, тем и «ассалом» не скажет! Видно, паренек нас ни во что не ставит, думали мы.
Видно, кто-то из нас ему по душе, а кто-то – не так уж.
В глубине-то души он к нам тянулся. Любил нас, сочувствовал и сострадал. Все люди должны между собой быть как братья, которые из одной утробы, – так говорил.
Но если хоть что одно плохое от нас заметит… Тут уж, как говорится, руки после нас моет и под мышку себе сует. Явится – ни «ассалома», ни «алейкума». Отвернется, словом ни с кем не перемолвится, бровь хмурит, нос морщит. Как отгадаешь, что у него на душе?
Такой нелюдимец!
Вдаль глазом упрется – ресница не дрогнет.
Мы, конечно, тоже туда глянем, куда он уставился. Пусто до самого края земли. Так вот. Ну, хоть бы облако какое.
Так он и жил, удивляя нас и поражая.
А спросишь о чем-нибудь, только «да – нет», и весь привет.
Дадим ему, бывало, воду. Он на нее вылупится, будто в первый раз увидал. И головой по-своему качает.
Нам, конечно, неприятно. Благодарность хочется услышать.
«Ты скажи что-нибудь человеческое».
«Что сказать?»
«Ну хоть “да воздастся вам добром” скажи…»
А он сядет, колени обхватит. И вдаль – на вершины Бабатага – задумчиво глядит. И не отрываясь от Бабатага, произнесет:
– «Правдивая речь – в сердце, а с языка сорвется – уже ложь».
И еще – из всех певцов только одного признавал. Это, говорит, Юнус Раджаби[13].
Когда Юнус Раджаби поет, то, если какие говорильщики и кашляльщики рядом, паренек наш их взглядом прожигает. А уж если зубоскальщики – прямо стрелу в них целит.
Сам, когда Юнус Раджаби поет, голову склонит, дивится, слушает.
Он… он и сам поет!
Пойдет за холм, где трава погуще. Косит-косит, потом вокруг глянет. Никого рядом, совсем один. Из скошенной травы подушку устроит. Руки под голову, глаза – в небо, где облака белоснежные, как хлопковые хирманы[14], и стаи воробьиные чирик-чирик… И давай носом песню мычать. Едва-едва губы шевелятся.
Вот от этого паренька и явились свахи!
Эсан-мясник сразу отрезал:
– От кого? От Каплона?[15] Не бывать этому!
– Мясник, не торопитесь, не горячитесь.
– Хочу – горячусь, хочу – не горячусь! Он же ни «ассалом», ни «алейкум» не знает!
– Мясник, говорят: слушай сердцем, не ушами, гляди умом, а не глазами. Уши-глаза обмануть могут.
– Да он на человека не похож!
Тут уж свахи все свое искусство употребляют. Слово к слову на Мясникова отца разговор переводят, нахваливают:
– Отец-то, мир его праху, какой хороший человек был…
– Какой храбрый был…
– Какой щедрый был…
– Эсанбай-мясник немного на отца похож…
– Что ты говоришь, Эсанбай – вылитый отец…
– Да в чем же вылитый?
– А в том: настоящий мусульманин, со словом не спешит, не торопится…
Так свахи под конец отца незаметно к сыну приплели, так что Эсан-мясник послушал-послушал, да и смягчился.
– Ничего, – говорит, – сейчас вам не скажу. Совет держать буду. В родне недостатка нет, да и супруга моя, которая с детства о девочке заботится… Приходите еще раз, посоветуемся.
Девушка самой младшей в семье была, с пяти лет круглой сиротой росла.
Осталась у брата на руках.
Жена брата целый день бровь хмурит, нос морщит.
Нахмурит бровь – сиротка не дышит. Только глазами хлоп-хлоп, глаза круглые, как яблоки. Со всех ног бежит. За колыбель племянника обеими рука схватится, давай ее качать, старательно, с душой.
12
По преданию, у великого шаха Искандера (Александра Македонского), росли рога. –
13
Юнус Раджаби (1897–1976) – певец и исполнитель на народных инструментах, собиратель и исследователь узбекского музыкального фольклора.