Девчушка эта… матушки нашей дочка!
Вот только матушка… имени дочки не знает.
А девочка все играет в «босмалым» да играет. В легкие виды «босмалым» сыграла, стала посложнее играть: в «дахмана», в «улуг», «эшала», «эшон-кузым», «шелестяшку», «маленькую», «большую», «культепа», «хлопок по земле», «завороты», в «невесту»…
Под конец игры в «невесту» правила совсем сложные. То так девочка камешек подкинет, то сяк – этот вид игры точно на фокус какой похож, – быстро-быстро приговаривает:
– Невеста – раз, невеста – два, невеста – три…
По три раза в почти во все виды сыграла, в «улуг» и «большую» – по шесть раз, в «эшон-кузым» – по девять. Ни разу камешек не выронила, ни разу не ошиблась. Если хоть раз неправильно камешек поймает или со счета собьется, очередь к другой девчушке, которая в «босмалым» играет, должна перейти…
Вздрогнула матушка Аймомо, проснулась. Лежит, простоволосая, на топчане. Платком, по подушке разостланным, прикрылась. Одеяло сбившееся коленями обхватила. Заспанные глаза трет, вокруг озирается.
Стемнело. Редкие звезды появились.
Соседки Рабии дочка плачет всё.
«Эх, не могла чуть позже заплакать… – расстроилась матушка. – Так кого же я видела? Сына или дочку?
Дочку видела, доченьку! В “босмалым” же играла…»
Потянулась, зевнула:
– Ну, ладно, пусть дочка будет…
Отец наш, рядом лежавший, глаза открыл:
– Что такое, бредишь, что ли?
– Нет, Рабии дочушка разбудила.
– Да плаксивая она, дурная.
– Не говорите так…
– Тихо, дай поспать еще.
Замолчала матушка, глаза прикрыла.
«До рассвета далеко, – думает. – Может, еще конец сна досмотрю. Хоть узнаю, как доченьку звать-то…»
Стали осенью кишмиш заготавливать.
Отец наш прежде на своем подсобном участке кишмишом занялся.
Урожай знатный выдался. Пятьсот кило кишмиша заготовил.
Две самоплетные корзинки в обнимку обхватил, на колхозную заготовку кишмиша отправился.
Колышек для коня вбил, где арбузные плети.
Переметную сумку на плечо повесил, на виноградник зашел.
На участках старики рядком виноград собирают.
– Полного хирмана! – приветствует их отец наш.
– И недырявого кармана! – отвечают старцы.
Отец наш скорее на свой участок пошел.
Виноградные грозди с легким хрустом срезает, в корзинки укладывает.
Паренек с плетеной торбой виноград к началу участка относит, складывает.
Отец наш одну за другой корзинки в торбу высыпает.
Переполнилась торба виноградом.
Паренек чапан на спине задрал, по самый загорбок. Другую руку в поясницу упер, согнулся.
Отец наш кило где-то пятьдесят в чапан пареньку вывалил.
Паренек петляя, как змея, на пригорок взбираться стал.
На пригорке женщины-девчата в кружок сели, виноград чистят.
Матушка наша в левую коленку локтем уперлась, тоже чистит.
Лицо матушки осунулось. Все вчерашний сон перед глазами стоит.
Рядом тетка Барчин сидит.
– Что, подруженька… пока старания ваши плода не дали? – тихонько матушку Аймомо спрашивает.
– Не дали… – Матушка совсем сникла.
– Ай, подруженька, спросить ведь беды нет… Что-то хоть для этого делаете?
– Бывает иногда.
– Как это «иногда»?! Нельзя такое важное дело оставлять! Чтобы ребенок получился, не покладая рук стараться надо!
– Мы уже и ходили…
– Куда ходили?
Тут уже весь кружок прислушиваться к разговору начал.
Бабка Киммат, через одну женщину сидевшая, ушки навострила.
– К святому Суфи Аллаяру ходили, – говорит матушка.
Стала бабка Киммат головой качать туда-сюда:
– Ой, бедна-а-ая, ой, бедняжечка!
– Поклонились могиле его. Услышал, думала, святой вздохи мои, надежда в душе зародилась…
– Ой, несчастна-а-ая, ой, невезучая-то какая! – приговаривает бабка Киммат.
– Потом к слепой Худжар съездили…
– Ой, мытарства какие! Видать, так уж ей за что-то суждено!
Матушка края платка, на грудь свисавшие, на плечи перебросила. Гроздь винограда взяла, да и в сторону бабки Киммат запустила.
Угодила как раз в физиономию, брызнул сок и потек по бабке.
Поднялась матушка в сердцах с места, вот-вот на бабку Киммат набросится, клочки полетят…
Тетка Барчин матушку нашу, от греха подальше, схватила, не пускает. За локоть тянет, подальше-подальше отталкивает:
– В жижу камень не кидайте, себе в лицо попадете! Успокойтесь, подруга, она вам не ровня!
У матушки ни кровинки в лице не осталось. На свое место, задыхаясь, опустилась. Руки похолодели, дрожат. Колени обхватила и давай рыдать.
– Один раз я стерпела, Барчиной моя, второй раз! – всхлипывает. – Еще родственница называется! Да чтоб я поминальный плов ела, чем такую родственницу иметь!