– Да Каплону-ака! Ладно, не хотите ехать, не езжайте…
Вздохнул бригадир, да и прочь пошел.
Юлдаш-сторож руки за спину завел. Поглядел, как бригадир уходит. Постоял-постоял, да и побежал следом.
– Если Каплону-ака, тогда ладно, – говорит. – Жалко его… Другому бы – умер, а не уступил бы, так сказать.
Наутро отец наш приехал.
Стал с Юлдашем-сторожем место осматривать.
– Вам бригадир, так сказать, ничего не сказал? – спрашивает сторож.
– Нет. А что?
Отлегло у сторожа.
– Я, – говорит, – бригадиру говорю: надоело мне уже тут сторожить, меня, говорю, в Камар, так сказать, направьте. Бригадир говорит, ладно, если так желаете.
– Да-а…
– Вы, говорит, товарищ Адылов, в своем деле уже как наставник, заместителя себе найдите, говорит. Я ему говорю, я тут один все сторожу, как я кого назначу? Вы уж сами мне назначьте. Тогда, говорит, скажите, какого соответствующего заместителя на ваш участок назначить. Как скажете, говорит, так и решим. Потому что ваше, так сказать, слово – для нас авторитет.
– Да, так оно…
– Ну, я говорю, ладно, так сказать. Только мне, говорю, подумать надо, поразмышлять. Завтра, говорю, сообщу вам. Наш участок, говорю, другим участкам не чета! Честно говоря, за такими, так сказать, садами-полями присматривать – дело особое. Вот все думал-думал вчера, кому это место доверить. В кишлаке лошадных, так сказать, много, так я всех через сито просеивал, всех на зубок проверял. Утром бригадиру и говорю: на это место Каплона-ака сердечно рекомендую!
– Да-а…
– Так что теперь знаете, кто и каким образом… так сказать!
– Поклон вам.
– Вот вам сад, я к вашим, так сказать, услугам. Ну, с богом, так сказать!
Сложил Юлдаш-сторож пожитки, да и отбыл.
Забрался отец наш в шалаш, от сторожа оставшийся, на корточки сел. Колени обхватил. Огляделся вокруг.
Сколько ради шалаша этого просить-унижаться пришлось… И чего ему в этом шалаше, спрашивается? Одному Богу ведомо.
Посидел-посидел… Да и возроптал на Бога!
– Э-э-э, – рукой замахнулся, – где Ты, а?
Отец наш… на Бога замахнулся!
«Где Ты, Боже мой? Ты есть ли вообще? Если есть, так отвечай, покажись! Явись рабу своему несчастному, поговорим, давай! На беду раба Твоего ничтожного погляди хоть!
Ты вот скажи, зачем, для чего меня, раба своего, сотворил? Чтобы меня в этот горький мир отправить, чтобы дни в скорби проводил, для этого сотворил, говоришь?
Тогда хоть на позор меня, раба своего, Боже, не выставляй; бездетным, Боже, не делай! Ты же, когда рабов своих творишь, семью творишь им, потомство!
Боже, я же, как себя помню, всегда молился Тебе, всегда поклонялся Тебе, верил всегда Тебе. Если до сих пор у Тебя это не получалось, сотвори мне сейчас потомство!
Сколько царей в мире было, сколько правителей, сколько начальников… Из-за своей бездетной жизни от всех царей я отрекся, от всех начальников… Только… только от Тебя одного, Боже, не отрекся еще! Ты у меня на сердце, Ты у меня на языке. Если до сих пор у Тебя это не получалось, сотвори мне сейчас потомство!
Никому из царей рабы Твои не молятся, никому из начальников не молятся. Ничему рабы Твои не молятся, ничему не поклоняются… Отреклись рабы Твои от веры, отреклись от Бога, отреклись от поклонения! А Ты рабам этим все творишь и творишь потомство!
Я же в покорности тебе оставался, в повиновении, в смирении:
„Спаси Боже! Дай Бог помощь!“ – говорил.
Никогда:
„Спаси партия! Дай комсомол помощь!“ – не говорил.
А есть ведь такие говорильщики! Вот до чего рабы твои дошли! А Ты, Боже, все потомство им творишь!
Бывает, я, раб Твой, на дорожку шайтана иногда сбиваюсь, по злым шайтановым путям временно хожу. Тогда себе говорю:
„Эй, раб, побойся Бога!“
Никогда:
„Эй, раб, побойся партии! Эй, раб, комсомола побойся!“ – не говорю.
А ведь и такие говорильщики есть!
Сколько таких, которые от веры отреклись, от Бога отвернулись, сколько таких!
А Ты им все потомство даешь, Боже, ряд за рядом потомство даешь им!
Что же меня… что же Ты меня, раба своего, без потомства-то держишь, Боже?!
Честно скажу, был у меня грех один невольный. Горем своим ни с кем не делился. От горя веру в Тебя терять стал…
Так я же в грехе этом раскаялся, покаяние сотворил. „О, Боже, прости меня!“ – говорил.
Никогда:
„О, партия, прости меня! О, комсомол, прости меня!“ – не говорил.
А ведь такие говорильщики есть! Много-премного, видимо-невидимо!
Я же Тебя из сердца не выбрасывал, с языка не прогонял! Один Тебя поминал!
Что же Ты искреннего раба своего унижаешь, Боже, что Ты насмехаешься-то над ним! Не твори мне того, Боже, потомство, потомство мне дай!..»