Весь цвет карий с глаз сошел. Белыми-белыми стали…
Вздрогнул отец наш… Разжал ладони…
Обернувшись, к выходу попятился. На лестнице как истукан застыл. Дышит тяжело, на мир глядит…
Мир с овчинку показался! Кишлак – одними развалинами. Двор широкий – куриной клетушкой…
Стал из кувшина на руку воду лить.
Не липнет к руке вода. Точно песок промеж пальцев сыплется.
Кончилась, подумал, вода. Внутрь кувшина заглянул. От холода поеживается, дрожит, голову поднял.
Ручку кувшина с силой сдавил, застыл. То ли бросить кувшин, то ли держать дальше, не знает.
Воды в кувшине полным-полно. Из кувшина человек какой-то на отца нашего таращится. Лицо широкое, глаза выпученные…
Снял отец с гвоздя плеть. К лошади подошел.
Оседлал, в седло уселся.
Пригнулся, через ворота проехал. На сторожевую свою работу отправился.
В сторожевые угодья прискакал, лошадь на выстойку поставил, на клевер. Сам к шалашу направился.
У арыка на россыпь диких цветов наткнулся. Нагнулся, носом в цветы влез. Аромата не чувствует.
Не стебли, а одни колючки! А на колючках не цветы, а бумажки красные.
Нахмурился отец наш, дальше пошел. На холм поднялся.
Вытряхнул ковер от нападавших с шалаша веточек-соринок. Курпачу расстелил.
Сел, на сложенные курпачи спиной облокотился. Ноги вытянул.
Из-за пояса тыквянку с насваем достал. Тыквянку по донцу пощелкал, в ладонь насвай насыпал. Рот распахнул, насвай под язык закинул.
Губы выпятил. Ладонь с остатками насвая о халат вытер.
Назад откинулся. Хребтом к курпачам прислонился. Телпак на лицо надвинул.
Сидел так, сидел… насвай начал голову туманить… глаза прикрылись…
Накрыла гору черная туча. Из чрева ее бессчетные нити проблескивают: хлынул на гору ливень.
Всё чернее тучи, всё ниже ползут. Вот уже все холмы накрыли.
Тот холм, где отец наш был, как раз в самой туче оказался. Отец наш точно на краю пропасти, на огромном камне сидит.
И нет у пропасти дна…
Отец наш вот-вот в эту пропасть провалится. Как оттуда выбраться, никто не знает. И никто не хватится его, никто разыскивать не станет. Ни души вокруг.
Кто его хватится? Кто разыскивать станет? Кто о нем вспомнит?
Закричал во весь голос отец наш. Руки поднял, закричал. Кто в ответ голос подаст? Холмы? Холмы только эхо разнесли. Точно издевка, вернулся к отцу нашему крик его.
Опустились бессильно руки. Теперь, когда ни защиты ждать ни от кого не мог уже, ни надеяться на кого, стал жену свою звать.
А что жена сделать может? Только слезы лить…
Заволокли черные тучи вершины Арчакутала. Уже ни телестанции, ни Тухтамышских холмов не видать. Накрыли тучи предгорья, придавили собой.
И тут… и тут среди самых туч старец показался. Одежда на нем все белая-белая. Борода белая-белая.
И ишак под ним белый-белый. На коленях посох длинный.
Где-то уже отец наш видал старца этого. Подумал-подумал, вспомнил: когда за листьями для червя ездил.
Затревожился отец наш. «Кто таков, старец этот?» – думает.
Затрещал гром промеж туч. Засверкали туда и сюда нити: завспыхивали молнии.
Отец наш вздрогнул, на землю сел.
А старец на него внимания не обращает. Подъехал поближе. Лицо уже хорошо видать.
Отец наш со старца глаз не сводит. Тревога в сердце растет все.
«Кто же этот седобородый? Может, дед Самад? Но у того ишак черный. Или махсум[71] Карши это? Не, у того ишак такой дурной, махсум на него и не садится даже…»
Думал отец наш, гадал… Аж за воротник схватился[72].
«Да кто же это? Может, это только кажется, а?»
Про себя калиму[73] прочел. Еще раз на старца пристально глянул.
«Надо с ним заговорить. Что тут теряться? Может, это моим глазам только кажется. А так всякому ясно станет, кто таков это. Вот и узнаем».
Вскочил отец наш на ноги, старцу навстречу пошел. Ладонь к груди поднес:
– Ассалому алейкум!
– Ваалейкум, сынок, ваалейкум! – отвечает старец. – Садись, в ногах правды нет, садись. Я тут просто человек проезжий. Что ж ты, сынок, с холмов не спустишься, чем тебя это место приворожило?
Глядит отец наш на старца во все глаза. Ни одна мысль на ум не идет.
– Вы не дедушка Самад, случайно? – говорит.
Старец головой покачал.
– А-а, вспомнил, вспомнил! – говорит отец наш. – Вы Хасан-мираб. С гор вдоль потока спустились. В каменистых местах опасно сейчас – сель сойти может, – вот вы на холм и поднялись, да?
Расхохотался старец.
От смеха этого тучи и холмы вздрогнули.
Дождь закосил-застучал.
Молнии заблестели-засверкали.
71
Махсум (или махдум) – почтительное название духовных лиц или их родственников мужского пола.
73
Калима (