Уже и «Я – женщина» про себя не скажешь!
Сказать – разговор пойдет, люди разнесут…
Ну уж нет! Ни в этом, ни том мире никому не скажет!
В одном муженьке, в ненаглядном своем, счастье для нее теперь расцвело.
А муженьку-то уже пятьдесят скоро. А все надеется, все мечтает еще! Суетится все, все в нетерпении, все ждет. Ждет мечту свою, все в нее верит, что в ладонь она ему раскрытую упадет! С лицом горящим, с душой горящей все верит!
И поехал ведь за бешиком! Моргнуть не успеешь – уже с бешиком вернется.
«Вот, бабушка, для Хушвакта бешик…»
Так прямо и скажет!
Получается… обманывает его матушка. Сама знает, а молчит; бок о бок с ним живет, а скрывает; глаза в глаза глядит, а не откроет.
И кого обманывает? Кого больше жизни любит, того, получается, обманывает…
Тем временем уже и светать стало.
Отправилась матушка наша в хлев.
За скотиной посмотрела. Корову подоила. Теленка к вымени подтолкнула.
Скотину в стадо погнала.
Ты прощай, коровка моя дойная, прощай!
От входа в птичью клеть камень отодвинула.
В клети спящих кур сразу будить – чик, чик! – не стала. Куры – курк-курк – внутри закудахтали.
Пригнулась немного. Оглядела клеть.
Ты прощай, несушка моя милая, прощай!
Вот уже стоит матушка на кухне. Огляделась вокруг. Соскользнувшую кисею подняла, посуду ею прикрыла. Чтобы опять не соскользнула, уголки кисеи под плошки подоткнула. Остатки еды с чашек-плошек дегтем отмыла.
Ты невестой меня помнишь, печенька, прощай!
Ты невесте мне готовил, казанок, прощай!
Подошла матушка к тандыру, концы платка на плечи закинула, пригнулась. В тандыр заглянула. Прислоненные к стенке тандыра щипцы для углей взяла. Золу ими поворошила. Заслонкой тандыр прикрыла.
Я невестой хлеб в тебе пекла, прощай!
Подмела матушка перед дверью. С потолка копоть смахнула. Окна до блеска выдраила. Дом подмела-поскребла. Подушки-одеяла ровненько-ровненько уложила.
Дом, невестой меня встретивший, прощай!
Села матушка на корточки на ступеньку.
Снова заплакала. Без досады уже заплакала: хик-хик… хик-хик…
Заиграло солнце в верхушках яблонь.
Намотала матушка концы платка вокруг головы.
Пошла к воротам. Вышла со двора, вдоль ворот прошлась. На родной двор поглядела.
Точно… точно в последний раз глядела…
Медленно-медленно пошла, пошла, снова остановилась. Обернулась, глянула назад.
Видит, Алапар следом за ней увязался.
– На место, на место!
Алапар пять-шесть шагов выждал. Снова следом побежал.
Матушка остановится, и Алапар замрет. Сидит, на матушку во все глаза глядит.
Махнула на него матушка рукой. Путь свой продолжает.
С камнем в сердце, сама не зная куда, шагает.
Что на пути, рядком-рядком, не дома ли?
Нет, это камушки белые, мелкие-мелкие! Комья глины это разноцветные!
Топчет матушка камушки и комья, шагает.
А это что? Тополя ли? Тутовник? Нет, то старая, никчемная трава. Топчет матушка траву повядшую, шагает!
Ладно, а горы эти высокие что?
Да какие горы это?! Это куличики из песка, забава детская!
Давит матушка куличики песочные, шагает по ним!
А снега горные… чернее сажи!
В это время отец наш к Кызылсуву подъехал.
Вдоль мутных вод поскакал, брод помельче ищет.
Решил рискнуть, шею обхватил и поскакал.
Вода до брюха лошадиного дошла.
Выехал отец наш из воды. Поскакал в сторону курганов, что возле реки.
Лошадь в конюшне перед курганом привязал. Переметную сумку сложил, под мышку сунул.
– Бисмиллохи рахмони рахим! – сказал и на базар зашел.
Народа на базаре тьма-тьмущая. Шагу ступить некуда, так и топчутся. В воздухе ароматы самсы, кебаба, мантов так и витают. Ухо от бессчетных голосов глохнет. Кто говорит, кому говорит, что говорит – поди разбери!
Точно туча воробьев разом зачирикала!
Отец наш среди базарного народа потерся-потерся, потолкался-поталкался, путь прокладывает.
Агронома-шелковода нежданно встретил.
Агроном на отца нашего смотрит, точно не видит.
Отец наш за руку его схватил.
Обернулся агроном, отца нашего углядел:
– Э-э, Каплон-ака! На базар, что ли, пришли?
Отец на сумку под мышкой пальцем показывает.
– Да, для дома кое-что нужно, – говорит.
– Верно, верно…
Пошел агроном своей дорогой.
Поглядел отец наш вослед агроному.
«Вот тупоголовый! Диплом есть, а догадливости нет, что тут поделаешь…», думает.
Пошел дальше. На кишмишевые ряды зашел.
Сидят кишмишчики, народ зазывают:
– Подходи, из Ходжасоата кишмиш есть!
– Подешевле отдаю, десять рублей кило!