По природе своей женское племя и своенравным быть может, и надменным, а все равно пред защитой своей смиряется.
Кто голове женской покров и защита? Начальник? Или нищий? Слепой или плешивый? Или вовсе калека?
Все равно племени женскому, все равно!
Что красавец, что урод – в четырех стенах всяк сойдет.
Так и живет женское племя, под покров головы своей прибегая.
Голова непокрытая…
По природе своей женское племя и унижение вынести может, и оскорбление вынести. А скажешь «голова непокрытая»[77] – этого не вынесет!
«Стерпится-слюбится» – такая поговорка среди них ходит.
Что к этому миру ее привязывает, чем племя женское привязано к нему?
Скорбь в нем, усталость, до подушки бы голову донести.
Для облегчения и дан ей на всю жизнь супруг. Супруг ей, умирающей, в рот воды накапает[78].
Не зря говорят: муж-жена – плоть одна!
Люди, к матушке нашей посвататься наверно кто-то захочет, люди! Люди, среди них наверно и такие, кому с женой не повезло, и вдовцы, жен потерявшие и с детьми оставшиеся, и такие будут!
Ладно, стерпится-слюбится, ладно!
Только вот… за того, кто о детях постоянно тоскует, с тем не уживется! Потому никому не скажет, зачем так поступила!
Мужское племя злым не рождается! Для хлопка́ две ладони нужны!
Так ведь она с любым сладит. На все, что не скажешь ей, «ладно» отвечает. Волосами, как метелкой, метет; руками, как кочергой, шурует!
Ладно, пусть чужие дети матушку нашу своей матерью не называют, ладно! Так ведь зато матушка их, как своих, любит! Как мать, за ними смотрит!
О такой жене мужчина только мечтать может…
Подъехал отец наш к дому шурина. С лошади сошел. Лошадь под уздцы в дом завел.
Там уже все в сборе.
Стоит отец наш перед всеми, уздечку мусолит, сгорбился.
Медленно-медленно разводные слова проговорил:
– Два раза «талак»! Хватит?
Матушка наша Аймомо, возле окна сидя, ответ свой услышала.
Брат старший матушкин только руками развел.
Стали родственницы да соседки головами качать, жалеть-горевать.
– Ой, сгубила сестричка наша жизнь свою! – невестка говорит. – За другого пошла бы, уже и внуков бы увидала!
Соседки подхватывают:
– Вот судьба какая, кто б подумать мог…
– Может, она еще найдет свое счастье!
– Найдется человек – мы ее выдадим!
– Ничего, из десяти роз всего одна завяла!
– Еще и сыночки у нее, как барашки резвые, будут!
– И дочки, как конфетки сладкие, будут!
– Бусину с дырочкой на земле не оставляют!
Спрятал отец наш глаза от людей.
В землю глядит, горюет.
Глаза поднимет, на дядю своего поглядывает.
На душе не сказать как скверно.
Под ногами или земля, или что – не чувствует. Стоит как чурбан какой-то.
Обернулся назад понуро. Так, от земли глаз не поднимая, лошадь в поводу ведет. Медленно-медленно идет. Все в землю пялясь, идет. Голову понурив, идет.
Слышит позади голос дядин:
– Ладно, сват, на все воля Божья… Ни вы, ни мы в том не виноваты. Вот все приданое, какое было, приезжайте, назад берите. Я сам присмотрю, все до иголки с ниткой вернем…
Поднял отец наш глаза, назад поглядел. Сердце защемило.
Лошадь-то, которая гордо всегда ступала, грудь колесом выпятив, тоже голову понурила! Идет, носом в землю тычет. В землю глаза уткнув, идет.
«Нехорошо, нехорошо-то как, – отец про себя думает. – Если уж тварь безгласная почуяла…»
Прибавил отец шаг. Со двора вышел.
В стремя ногу сунул, лошадь хлестнул.
Вылез отец наш из шалаша.
Отвязал лошадь, возле холма привязанную. Домой поскакал.
Ворота открыл. Скот, по улице бродивший, в дом загнал. Оглядел его. Коню корм задал.
Постоял посреди двора.
Тьма во дворе стоит непроглядная. Ни огонька не мерцает.
В дом зашел, свет в доме включил. На курпаче растянулся. Из голенища сапога плеть достал, тихонько по голенищу пошлепывает, по курпаче пошлепывает, по стене…
И лежать не лежится, и спать не спится.
Снова во двор вышел.
Лягушка из лужи выпрыгнула. В свете, что из окон падал, замерла.
Стал свет отца нашего раздражать. Зашел в дом, погасил его.
Под виноградником на землю присел, ноги скрестил. К стояку виноградника прислонился. Голову тоже к стояку прислонил, наверх поглядел.
На виноградник темный глядел-глядел, да и вздремнул.
От петушиного крика очнулся, от мычания телят пробудился. Поглядел на небо, светлевшее понемногу. Невесело поглядел, с печалью.
Был жив отец, на отца опирался. Не стало отца.
В жене опору нашел.
Была мать жива, на мать опирался. И матери не стало.