-- Ох, - страдальчески закряхтел Корсаков, - ну что ж мне, сдохнуть теперь?
-- Анют, может ты сбегаешь? - спросил Владик.
-- Еще чего, - Анюта, тоже нагишом, выскочила из-за ширмы, отобрала кошелек и засунула его в пальто, - на меня и так половина отделения слюни пускает. До утра доживете, не в первый раз.
Корсаков с ленивой завистью посмотрел на них. Молодые, стройные, животы плоские. У Анютки грудь хоть и небольшая, но высокая, хорошей формы, у Влада... м-да..., тоже все в порядке. И я таким был десять лет назад. Игорь равнодушно отвернулся. Плохие симптомы, старичок, если на обнаженную женщину ты уже смотришь с безразличием.
Аню несколько дней назад притащил Владик с какой-то выставки, где пытался договориться с устроителями насчет вернисажа. Оба были веселые, поддатые и, не обращая на Игоря внимания, устроили за ширмой шумную любовь. После этого Анюта стала появляться в доме часто, перезнакомилась со всеми обитателями и внесла в жизнь вольных художников чуточку домашнего тепла. Совсем маленькую чуточку, на которую способна девятнадцатилетняя девчонка, не умеющая толком ни готовить, ни убирать, ни разговор поддержать, но все же своим присутствием смягчившая полудикие нравы обитателей дома. Поначалу она смотрела на художников, как на небожителей. Лосев долго уговаривал ее позировать ему и однажды Анюта согласилась.
Она целый день позировала Владику за ширмой - стеснялась Игоря. Владик работал сосредоточенно, почти не отвлекаясь на пиво. По всей комнате валялись выдавленные тюбики из-под красок, перекатывались пустые пивные бутылки, в воздухе плавал дым от бесчисленных сигарет - Владик, когда работал, себя не щадил. Когда портрет был готов, он, скромно отойдя в сторону, пригласил подругу взглянуть.
Кутаясь в простыню, Анюта робко подошла к холсту, стоящему на сбитом из досок мольберте - обычный не выдерживал вес Владиковых работ. Она долго смотрела, то приближаясь к полотну, то отступая вглубь комнаты.
-- Кто это? - наконец спросила она.
Корсаков, с интересом ожидавший ее реакции, чуть не захлебнулся пивом и, сдерживая смех, едва успел выскочить на кухню, чтобы вволю отсмеяться. Портрет "Неизвестная обнаженная", больше похожий на портрет линяющего суслика после зимней спячки, стоял с тех пор, повернутый к стене в коридоре. На следующий день Корсаков сам написал ее портрет, который теперь висел между забитых фанерой окон.
Смирившись с тем, что похмелиться не удастся, Игорь закрыл глаза и тотчас его замутило, голова пошла кругом. Он сел, обхватив голову руками.
-- Что, так плохо? - участливо спросила Анюта. Завернувшись в простыню, она подошла к нему и присела на корточки, - может, косячок попробуешь, - она протянула ему дымящуюся самокрутку.
Корсаков взял бычок, осторожно затянулся. Голова закружилась сильнее, но тошнота отступила. Травка принесла временное облегчение, потом будет хуже, но об этом думать не хотелось.
-- Где это ты так погулял? - спросил Владик, успевший натянуть джинсы в пятнах краски.
-- Леня-Шест приехал.
-- Понятно. Что в этот раз поджигали?
-- С поджогами обошлось, а вот баррикаду из троллейбусов едва не построили. Менты помешали. Пришлось в "пятерку" звонить. Капитан Немчинов отмазал, так что за теперь и за мной долг.
-- А кто это: Леня-Шест? - спросила Анюта.
Игорь затянулся поглубже, задержал дым в легких и выпустил тонкой струйкой.
-- О-о, это наш местный гений. Собственно, здесь все гении, но он признанный. Теперь в Англии загнивает совместно с тамошней буржуазией. Выставки, вернисажи, фуршеты. Был неплохой художник, а сейчас... - он махнул рукой. - Хотя, последних работ я не видел.
Травка сняла похмельный синдром и ему стало легко. Захотелось поговорить на отвлеченные темы не напрягаясь и не споря. Просто потрепаться с хорошими людьми, улыбаясь им, соглашаясь, а иногда поправляя на правах старшего и умудренного жизнью коллеги.
Анюта зажгла новые свечи взамен прогоревших, принесла подушку, уселась на ней прямо на полу и свернула еще одну сигаретку. Владик поднес ей спичку и они стали курить вдвоем, передавая самокрутку друг другу.
-- А у него есть женщина? - спросила Анюта.
-- У Лени их много, - Корсаков широко развел руки, будто хотел обнять весь земной шар, показывая насколько большое количество женщин интересуется Шестоперовым.
-- Это неправильно. Женщина должна быть одна. Как Гала у Сальвадора Дали. Вот это любовь!
-- Ну да, - хмыкнул Корсаков, - ее он любил, а спал со всеми подряд.
-- Это неважно, - махнула рукой Анюта, - в каждой он искал частичку своей любимой, а не найдя, возвращался к ней. Правда ведь, Влад?
-- Угу, - подтвердил Лосев, - спорт и ничего больше. Я тебе доставил удовольствие, ты - мне. Так?
-- Так, - подтвердила девушка.
-- Я думал у вас серьезно, - лениво сказал Корсаков, - все хотел Анюту спросить: каково это - любить гения. Лось, ты же гений?
-- Естественно!
-- Любой творец - гений, - безапелляционно заявила девушка, - я тоже творец... или творчиха? - она хихикнула, - я будущий гениальный художник. Как Серебрякова, как Мухина. Я буду У Владика уроки брать.
-- Пусть лучше тебя Игорь учит, - великодушно разрешил Лосев, - он хоть рисовать умеет.
-- Научишь, Игорь? - спросила, заглядывая Корсакову в глаза, Анюта, знаешь, я ведь и тебя люблю? Гения полюбить легко.
-- И разлюбить тоже, - усмехнулся Игорь, - художник, прежде всего, должен любить себя и вот здесь-то и кроется ловушка: самому себя тоже легко полюбить, но разлюбить себя, гениального невозможно.
-- Но ты ведь гений? - не унималась Анюта.
-- Девочка, - Корсаков протянул руку и погладил ее растрепанные светлые волосы, - я круче! Ведь что есть гений? Это даже не пожизненное звание. Это нечто такое, - он пошевелил пальцами, будто щупая что-то невидимое, - такое, что не уходит в небытие, не растворяется в памяти, пока остаются хотя бы воспоминания о творениях гения, о самом имени его. А я не есть гениальный художник, я - гений в прошедшем времени. Меня подняли на трон, я купался в лучах славы, но кто сейчас вспомнит мое имя или написанные мной полотна? Никто! Таких, как я не было, нет, и не будет никогда!
Окурок обжег пальцы, он сунул его в пустую бутылку и прилег на матрац. Его обуяла скорбь о собственном забытом имени, об ушедшей славе, но скорбь была светлая и тихая, как слезы старика. Владик с Анютой о чем-то говорили, даже, кажется, спрашивали его, но Игорь только улыбался и кивал им.