Он откупорил новую бутылку, отхлебнул пива и закрыл глаза. Сдохнуть, что ли? Четвертый десяток идет, а ни кола, ни двора не нажил. Алименты и то платить нечем. Жизнь, конечно, одна, но это не жизнь. От клиента до клиента, от пьянки до пьянки. Вот узнаю, что с Владиком, а там может...
-- Привет живописцам!
Корсаков заморгал, прищурился, разглядывая вошедшего во двор мужчину.
-- А-а. Здравия желаю, товарищ старший лейтенант.
Сергей Семенович Федоров - местный участковый, чуть косолапя подошел к Игорю, пожал руку и устроился рядом на ящиках. Сняв фуражку он вытер платком вспотевший лоб с залысинами, снял галстук-самовяз и расстегнул пару пуговиц на форменной рубашке.
-- Уф, упарился. Пока весь район обойдешь - ног не будет.
-- Пива не хотите? - предложил Корсаков.
-- Почему же не хочу? Очень даже хочу, - Федоров достал компактную открывалку, ловко сковырнул пробку и, присосавшись к горлышку, долго и с наслаждением глотал пиво. - Ох, хорошо, - сказал он, наконец оторвавшись от бутылки. - Ну-ка, покажи, как тебя разукрасили.
Игорь нехотя повернул к нему голову. Федоров со знанием дела осмотрел синяк.
-- Тоже в своем роде художественное творчество. В глаз тебе неплохо дали. Похоже ногой.
-- Похоже, - согласился Корсаков.
-- Сосудики в глазу полопались - вампир, а не художник. Зубы целы?
-- Целы. Ребро, кажется, сломали. А может и два.
-- Печень не отбили?
-- Вот, - Игорь приподнял бутылку с пивом, - проверяю.
-- Что ж ты один на этих бугаев полез, а, Игорек?
-- Вы, похоже, все знаете.
-- Работа такая, - усмехнулся участковый, - этот крутой мужик сразу от вас в отделение приперся. И Владика приволок.
-- Шумно было?
-- Не то слово. Я, кричит, помощник депутата! Всех уволю к ядреной матери, а начальник отделения под суд пойдет! Гадюшник развели в культурном центре столицы. Выселить, кричит, ублюдков в двадцать четыре часа!
-- Выселят? - спросил Игорь. С обжитого места уходить не хотелось, опять таки Арбат под боком - верный заработок.
-- Кому вы сдались... - участковый махнул рукой. - Вот если дом купят, тогда выгоним - деваться некуда.
-- Это нам деваться некуда. Последний приют.
-- Новую дыру найдете, - старший лейтенант допил пиво, негромко отрыгнул в ладонь, вытер губы. - Этот хмырь, похоже, здорово крут - Лосева нам сдал и сказал, что тот на него напал. У меня, говорит, свидетелями вся охрана будет. Владика мы отпустили, как только папаша укатил, но посоветовали свалить из города. На время, конечно. Во, чуть не забыл: что это ты в десятом отделении делал? Немчинов меня вызывал: спроси, говорит, Игоря, какого черта ему в "десятке" понадобилось?
Корсаков горько усмехнулся - проблемы наваливались стаей, как пираньи на неосторожного пловца.
-- Леня Шестоперов из-за границы приехал, погуляли немного.
-- Уважительная причина, - кивнул Федоров, - но в "обезьянник" зачем было лезть?
-- Вы ж его знаете, Сергей Семенович. Леня без приключений никак. Сколько с нас за нарушение общественного порядка?
-- Немчинову семьсот пятьдесят пришлете. Это он вас от ребят из "десятки" отмазал.
-- Дороговато, - покривился Игорь.
-- Ему ж делиться придется, - Федоров встал, отряхнул брюки, привел форму в порядок, - слушай, Игорь. Ты с девчонкой этой не спал, я надеюсь?
-- Нет. Ее Владик недавно привел. Вроде любовь у них была, а теперь получается что так, собачья свадьба.
-- Ну, любовь, или случка, а Владику передай, когда за вещами зайдет: если папаша заяву на изнасилование накатает - никакая любовь не спасет.
Игорь задумался, потом покачал головой.
-- Нет, на изнасилование он подавать не будет - огласки побоится. Ему еще дочку замуж выдать надо. Наркоту подбросит, или скомандует череп Владику проломить
-- Соображаешь, - одобрительно кивнул Федоров.
-- Не первый год замужем, - пожал плечами Игорь.
-- Ладно, пойду. Ты с деньгами не задерживай.
-- Картиной возьмете?
-- Если семьсот пятьдесят целковых одной бумажкой нарисуешь возьмем, - осклабился участковый. Он постоял немного, переминаясь с ноги на ногу, - ты бы на работу устроился, а? С работяги спрос другой. В котельную, что ли.
-- Это теперь не модно, Сергей Степанович. Прошли те времена. А истопникам, слышал я, лицензию оформлять надо. Без среднего специального образования никак. С моим дипломом худграфа в котельную не оформят, так что - облом, - Корсаков допил пиво и встал, - лучше я буду искусство в массы носить. Подниму пару сотен. Вы бы свистнули нарядам, чтобы не дергали. Мол, на капитана Немчинова человек работает.
-- Свистну, - пообещал Федоров, - а ты приутихни на пару недель. Гляжу я - опять у тебя черная полоса начинается. - Он надел фуражку и зашаркал к выходу со двора.
-- Сергей Семенович, - окликнул его Корсаков, - а к чему это кандалы снятся?
Участковый посмотрел на него глазами битого-перебитого дворового пса и криво улыбнулся.
- К ним, Игорек, и снятся. К родимым.
Глава 4
Корсаков специально пришел пораньше на свое законное место в "кабацком" треугольнике, названном так по аналогии с "бермудским", - между ресторанами "Прага", "Арбатские ворота" и "Русь". Не то, чтобы здесь пропадали корабли и самолеты, но если ты сел здесь со своими картинами, то пропащий ты человек - неудачник, не сумевший ухватить за хвост пресловутую синюю птицу. Конечно, мало кто из выставляющихся на Арбате причислял себя к неудачникам, но это уже зависело от честности перед самим собой.
Он пристроил на подставках картины: две копии Валледжо, полуодетые тетки с мечами верхом на драконах, - для "оживляжа", пару портретов известных личностей, чтобы показать свои способности, и портрет Анюты, который он писал последние двое суток, после набега Александра Александровича, по памяти. Писал, забыв про голод и сон, закончил портрет сегодня ночью и, с утра пораньше пошел на Арбат, чтобы иметь время подремать на стуле до появления первых клиентов. С ним и раньше случалось такое: будто кто-то водил его рукой, заменив все мысли сложившимся в голове сюжетом, требующим перенесения на холст. Закончив портрет, Игорь даже не решился лечь подремать: после двух бессонных ночей мог проспать до вечера, а деньги нужны были, как никогда. Собственно, он не был уверен, что на портрете получилась именно Анюта - почему-то ему было важно изобразить женщину в платье начала девятнадцатого века с обнаженными плечами, с высокой прической и затаившейся в глазах болью. У той Анюты, которую он знал, не могло быть таких глаз: печальных, прощающихся с чем-то бесконечно дорогим, уходящим безвозвратно.