Арбатская площадь бурлила водоворотом автомобилей. Здесь, в центре города, ураган не так свирепствовал - слишком много домов, ветру негде разогнаться. И все же несколько поваленных реклам и выбитых градом стекол Корсаков приметил. Троллейбусы стояли, вытянувшись сине-зеленой гусеницей видно, контактный провод был еще обесточен.
Корсаков спустился в подземный переход.
Здесь уже начинался Арбат, здесь тусовались менялы, скупщики золота, мелкие торговцы. Игоря узнали, кто-то хлопнул по плечу, кто-то предложил выпить.
-- Ты где пропадал? Дом твой сгорел, знаешь?
-- Знаю, - на ходу кивая знакомым он пробивался к выходу.
-- ... в "Праге" ветром два стекла высадило. Говорят: вот, ураган, а я думаю - под шумок кто-то влезть хотел, хотя чего там брать? Серебро столовое?
Народ заржал, представив ресторанные серебряные приборы, к которым подбираются ночные злоумышленники.
-- Это что! Вот у принцессы Турандот опять руку оторвали, а может отпилили. Тоже скажешь: ветром унесло?
-- Ага, в ближайший пункт приема цветных металлов.
-- Игорь, - знакомый нумизмат, из мелких, специализирующихся на монетах первой четверти двадцатого века, которого никто иначе, как Сема, не звал, потянул его за рукав, - тебя вчера девчонка одна спрашивала.
-- Когда это было, - Корсаков остановился.
-- Под вечер уже, часов в семь. Я ее видел как-то с тобой и Владиком, только забыл как зовут.
-- Анюта ее зовут, - задумчиво проговорил Корсаков, - она не говорила, зачем я ей понадобился?
-- Нет. Собственно, я и не интересовался. Она еще спрашивала, где Трофимыча нашли. Ну, я объяснил, - Сема в затруднении потер бледную плешь, слушай, говорят он с тобой был в последнюю ночь. Вроде, клад вы нашли, а?
-- Врут, суки, - коротко ответил Корсаков и пошел дальше.
-- Там если монеты старинные будут, ты уж не забудь про меня, - крикнул ему вслед нумизмат.
-- Были бы - не сказал, - пробормотал себе под нос Игорь, - или тоже на тот свет торопишься.
Его законное место было занято - знакомый портретист, Сашка-акварель, расположился со вкусом под зонтиком, выставил свои работы. Кличку он получил за то, что перебрав, всегда начинал убеждать окружающих, что только акварельные краски могут передать всю тонкость души, всю гамму чувств, спрятанную в глазах любого человека.
-- Я любую душу вскрою, как банку с маслинами, - кричал Сашка в такие моменты, - все насквозь увижу и выложу на бумагу: вот, граждане, душа человеческая.
Его любовь к акварели была тем более странна, что работал он исключительно карандашом и в трезвом виде красок не признавал.
Напротив Сашки, на раскладном стульчике сидела тощая девица в линялом джинсовом костюме и берете "а-ля Че Гевара". Портретист изображал ее костистую физиономия в разводах маскировочного макияжа, словно делал портрет только что вернувшейся из джунглей соратницы товарища Че. Увидев Корсакова, Сашка прервал монолог из серии "я был бы Народным художником, но гады-академики...", и поскучнел лицом.
-- Привет, Игорь. Я думал, ты не появишься. Через полчаса освобожу место.
-- Сиди, я сегодня не работаю. Анюту не видел? - спросил Корсаков. Художники знали девушку, поскольку несколько раз вместе выпивали у Игоря и Владика.
-- Вчера бродила здесь, тебя спрашивала.
-- А куда пошла?
-- Кто ж ее знает, - пожал плечами портретист.
Корсаков пошел дальше, услышав, как девица спросила, кто это подходил. Понизив голос Сашка сообщил ей, что это его лучший ученик Игорь Корсаков, за чьи полотна дерутся Лувр и Прадо.
Стараясь смешаться с толпой, Корсаков прошел к своему дому, незаметно огляделся - не видно ли милицейского патруля, и нырнул во двор. Дом щерился закопченными проемами окон, входная дверь была прикрыта щитом, сколоченным из необструганных досок. Корсаков отодвинул щит и пролез в образовавшуюся щель. Внутри было сумрачно и влажно, солнечные лучи пробивались сквозь щели грубо сколоченных досок за спиной. Стоял удушливый запах пожарища, под ногами перекатывались еще влажные головешки с торчащими гвоздями. Лестница вела в никуда - пол на втором этаже обрушился и Корсаков смог увидеть свою комнату, вернее то, что от нее осталось: закопченные стены, обрывки обоев, свисавшие со стен, черный потолок. Под комнатой, на первом этаже, возвышалась куча обгорелых перекрытий, поверх которых скалился пружинами сгоревший матрас.
Корсаков пробрался к подвалу, долго разгребал обгоревший хлам. Наконец, освободив дверь, шагнул внутрь, чиркнул зажигалкой. Подвал не пострадал, огонь не добрался сюда. Игорь прошел в угол, где спрятал картины, разбросал коробки и ящики. Картин не было.
Он постоял, пытаясь сообразить, что делать дальше. Зажигалка обожгла пальцы и он выключил ее, постоял в темноте. Зачем он пришел сюда? В надежде, что если не отыщет карты, то хоть картины отдаст? А ведь магистр выразился яснее ясного: верни карты. Про полотна не было сказано ни слова, вернее, магистр хотел их получить, но после исчезновения Таро Бафомета картины отошли на второй план. Если они объявятся в какой-нибудь галерее, Корсакову могут не поверить, что не он их продал.
Напоследок Игорь огляделся, будто хотел попрощаться, но прощаться было не с чем - привычный мирок, в котором он прожил столько времени, сгорел. Трофимыч на кладбище, Владик в Питере, бомжи разбрелись по другим развалинам. Что-то кончилось, ушло в прошлое, значит - пора начинать все сначала.
Он вышел на Арбат, позвонил из автомата Анюте на квартиру. Трубку никто не снял. Он представил, как звонит телефон в пустой квартире, среди разбросанных вещей и им начало овладевать отчаяние. Анюту он, конечно, отыщет, только вот когда? Времени остается все меньше. А уверенности, что карты Таро у девушки не было никакой. Просто это был последний шанс и Корсаков хватался за него потому, что больше хвататься было не за что: он был словно потерпевший кораблекрушение. Судно ушло на дно, прихватив с собой шлюпки, и на плаву осталась последняя не занятая спасшимися доска, которая поможет выплыть. Надо только добраться до нее. Опередить тех, кто хочет перехватить у него спасительный обломок.
Он вспомнил про початую бутылку в кармане, остановился посреди улицы и прямо из горлышка сделал несколько глотков. Прохожие обходили его, брезгливо или с опаской косясь.